Лучшие годы российской истории

Началом новой и лучшей эпохи российской истории я считаю август 1991 года, а концом март 2000-го - от победы над коммунистическим путчем до отставки Ельцина и выбора президентом Путина. Свой рассказ о путче я уже публиковал, ниже мой субъективный очерк обо всей этой эпохе, взгляд из Москвы.

Началом новой и лучшей эпохи российской истории я считаю август 1991 года, а концом - март 2000-го - от победы над коммунистическим путчем до отставки Ельцина и выбора президентом Путина. Свой рассказ о путче я уже публиковал, ниже мой субъективный очерк обо всей этой эпохе, взгляд из Москвы.

От путча до Гайдара

Победа демократических сил над путчистами в 1991 году резко изменила политическую систему и верхние уровни управления. КПСС была распущена, СССР разделился на независимые страны, и каждая пошла своей дорогой. Раздел произошел мирно и достойно, Россия забрала ядерное оружие и международные обязательства СССР. Ельцин показал свои лучшие качества — стратегическое мышление, решительность и бесстрашие. На примере Югославии мы тогда же увидели, что неспособность к компромиссу могла обернуться годами кровопролитных войн. Я был рад за все новые страны, но уже не вникал в их проблемы, сами разберутся. А за прибалтов вообще не беспокоился.

Но революция не затронула социалистическую организацию экономики. Она и раньше буксовала на месте, а теперь дефицит товаров потребления, прежде всего съедобных, стал катастрофическим и затронул даже Москву. Пустые прилавки стали привычными, толкотня и драки в супермаркетах за батоны хлеба и пачки масла уже не удивляли. Хлеб давали по две буханки в руки, но некоторые обходили это ограничение в плебейской манере, откусывая куски от четырех. Вводились талоны на самые разные продукты, даже на водку, во всех регионах свои. Обычно их выдавали на работе. В отличие от продуктовых карточек военного времени талоны гарантировали не получение продукта, а только право на его покупку в ограниченном количестве, если найдешь и отстоишь очередь. Особенно неприятными были очереди за вином, всякая агрессивная шпана лезла вперед. Обычно несколько крепких ребят организовывались и их отсекали, я тоже всегда в этом участвовал, но часто большинство не хотело связываться и терпело. В нашем закрытом НИИ было неплохо с талонами на водку, и я помню, что даже женщины таскали их домой по десять бутылок, брали их как валюту для натурального обмена. В других организациях было побогаче, некоторые даже умудрялись делать в чуланах приличные запасы круп и сахара, чуть ли не на несколько лет. Не знаю, как в других местах, а в Москве все-таки не голодали, что-то мы находили, но ситуация была тревожной. Помню шуточные загадки: «Хвост длинный, глаза блестят, а яйца маленькие и грязные?» (очередь за яйцами по 90 копеек) и «Птица счастья завтрашнего дня?» (курица).

Зато мы впервые увидели, что такое политическая свобода. Телевидение было открыто для всех точек зрения, новые газеты Коммерсант, Независимая и даже Спорт-Экспресс подняли планку обсуждения на невиданную прежде высоту, запретных тем практически не осталось. Доходило до смешного — например, благожелательных интервью с путанами, сутенерами и рекетирами, они подавались чуть ли ни как ролевые модели. О событиях стали узнавать из телевидения и газет, а не из слухов, как раньше. Уголовная хроника, также невиданная в советской прессе, стала выходить регулярными рубриками. Появились серьезные исследования криминального мира вплоть до карт территориального деления различных группировок. Некоторых это даже пугало, они не хотели знать ничего опасного, но большинство просто в изумлении осваивало новые жизненные реалии. Изобилие пищи для ума, конечно, не могло заменить ее дефицит для желудка, но все равно скрашивало жизнь и давало перспективу на будущее.

Все ждали перемен, кто с надеждой, а кто со страхом. Страна зашла в тупик, и все понимали, что больше так жить нельзя. Путчисты потому и проиграли, что даже закоренелые лоялисты видели, что предложить им нечего. Проблема была в том, что к новой жизни большинство было совершенно не готово. Совок рассыпался за несколько дней, но до этого он казался вечным, и практически никто не видел в жизни ничего другого, разве что в кино. Что касается меня, я с молодости ненавидел коммунизм и встретил его конец с восторгом. Но в основном люди были более прагматичны и радоваться не спешили. Характерный анекдот того времени: «Оптимисты учат английский, пессимисты китайский, а реалисты автомат Калашникова». В ноябре 1991 Ельцин сформировал правительство реформаторов во главе с Гайдаром, но формально сам остался председателем, чтобы разделить ответственность. Его авторитет после победы над путчем был высок, как никогда. Все надеялись, что новые власти не станут тянуть с реформами, а я еще и на то, что они будут жесткими. Задача, стоящая перед реформаторами, была беспрецедентной по масштабам и сложности. В огромной стране требовалось быстро и наименее болезненно на месте плановой социалистической экономики, почти полностью остановившейся, создать работающую рыночную. Такого еще никто никогда не делал.

Шоковая терапия

Начиная с января 1992 года правительство Гайдара начало радикальные экономические реформы – отпустило цены, легализовало частную торговлю и т.д. Улицы и площади городов и поселков, начиная с Театральной площади в Москве, заполнились лоточниками с самым разнообразным товаром, страна превратилась в гигантский блошиный рынок. И не только блошиный — кооператоры предлагали новые товары собственного производства, небольшие госпредприятия тоже открыли торговлю своими изделиями. Пустые полки магазинов быстро заполнились товарами по недоступным для большинства ценам, но посмотреть на свободно лежащую брауншвейгскую колбасу, пусть по 15 рублей, все равно было приятно — в совке ее покупали с черного хода или в продуктовых заказах на работе. Советских людей поражал сам факт существования разных цен на один товар и их частые изменения. Женщины в нашем отделе каждый день с утра обсуждали, что и почем они видели накануне, а в обед снова шли на разведку. Появилось много импортных товаров, по нынешним меркам самых простых — ну кому сейчас нужен сникерс, кроме подростков — а тогда они смотрелись как вестники свободного мира и грядущего изобилия. В телевизоре появилось много яркой и красивой рекламы недостижимых для большинства вещей, она завораживала, ее обсуждали с друзьями и коллегами. Зато в ассортименте винных магазинов появился дешевый голландский спирт «рояль», он стал крайне популярным по всей стране. Я тоже его пил и не находил тогда в этом ничего особенном — к техническому спирту в совке привыкли давно и часто пили на работе. Импорт дешевого алкоголя был золотой жилой для новых криминальных группировок, включая некоторые структуры православной церкви — «батюшки» даже на бандитские стрелки ездили.

Но главное — грандиозная ломка всего жизненного уклада. Многие предприятия закрывались или останавливались, иногда людям продолжали платить зарплату, как социальную поддержку, но инфляция была такой, что зарплата быстро обесценивалась. Через какое-то время ее повышали, и это еще сильнее разгоняло инфляцию. Основная промышленность или встала, или по инерции делала никому не нужное барахло — танки, гаубицы, устаревшие станки, низкокачественную одежду, неработающие приборы и т.д. Популярная совковая загадка «Жужжит, жужжит, а в задницу не лезет» (советская жужжалка для задницы) продолжала быть актуальной. Работать по-другому большинство не умело и не хотело, причем на всех уровнях — от директоров до работяг. А те, кто умел, уже наглотались заводской пыли и искали другие варианты. До весны 1992 года я работал в НИИ двигателей, закрытом институте авиапрома, т. н. «почтовом ящике». Первыми начали увольняться ведущие инженеры, причем лучшие. И уходили они не на работу по специальности с повышением, а в бизнес, в неизвестность. Т. е. люди, которые знали в своей профессии все и объездили профильные заводы по всему Союзу, ушли, как только у них появился выбор. Тем не менее и на заводах, и в институтах находились специалисты, которые брали дело в свои руки и создавали новые производства на базе старых. Но таких было немного. Вот одна история успеха. Мой отец всю жизнь разрабатывал оптоэлектронные приборы в КБ крупного московского завода Старт. Когда завод встал, они с группой специалистов — инженеров и рабочих — создали небольшое собственное предприятие, которое работает по сей день. Но таких специалистов среди многотысячного заводского коллектива набралось всего несколько десятков человек! Через пару лет завод закрылся, его территория пошла под склады и офисы, а единственное работающее предприятие выжили и вынудили переехать. Обычная история того времени.

Новые русские

На пустом месте возник и быстро рос частный бизнес, сначала в торговле и сфере услуг. Появились частные кафе с интересным дизайном и отличной кухней, но, конечно, они были гораздо дороже государственных. Чтобы избавиться от советских традиций халтуры, туда и в частную торговлю не брали людей с опытом профессиональной работы. Собственный бизнес вошел в моду. Шутили, что теперь каждый второй — генеральный директор, а каждая вторая — главный бухгалтер. Мои коллеги-физики создали фирму по титановому напылению, но продержались всего пару лет. Другой кандидат наук забросил докторскую и с восторгом рассказывал про какой-то поезд с луком, который он недорого купил на юге и перегонял для продажи на севере. Еще один знакомый открыл сеть газетных киосков и постоянно ругался на коррупцию. Один пошел в риэлторы, один в фармацевтический бизнес, один в банковский. Один парень хорошо разбирался в одежде, возил ширпотреб из Китая и сам продавал его на рынке — получалось неплохо. Некоторые создавали малые предприятия, просто следуя моде, а потом не знали, что с ними делать. Даже подростки в метро увлеченно говорили о коммерческих проектах. Меня все это не захватило, я перешел из науки в информационный бизнес легко и естественно и работаю в нем до сих пор. Повезло, профессия математика оказалась востребованной, программиста тем более. Но вообще тогда практически перед всеми квалифицированными людьми открылись невиданные ранее возможности, которые мы не сразу даже осознали. Не все, конечно, смогли их правильно использовать, но даже неудачные попытки были чрезвычайно захватывающими. С легкой руки «Коммерсанта» в обиход вошел термин «новый русский». Сначала он звучал гордо, как образ умного и энергичного профессионала, про-западно ориентированного и успешного. Но довольно быстро он приобрел ироничную окраску и стал обозначать туповатого нувориша, разбогатевшего на халяву и кичащегося своим богатством — этот образ породил множество анекдотов. В общем-то, встречались действительно и те, и другие. Эту среду прекрасно зафиксировала для истории одна из «новых русских» Оксана Робски в «Casual» и некоторых последующих романах — это и отличная литература, и памятник эпохи. Из моих знакомых чаще всего с этими новыми русскими сталкивались архитекторы. Спрос на них и на хороших строителей тогда был большой, разбогатевшие предприниматели возводили себе загородные дома и отделывали купленные квартиры. Но были среди них и бандиты, которые даже архитектора могли «поставить на счетчик», когда им по дури что-то не нравилось.

Возникла мода на обращения «господин» и «дама», но продержалась, к сожалению, недолго. Не хотел народ считать господами ни себя, ни других, не хватало самоуважения. Зато у новых русских появились новые профессии. Мне запомнились брокеры — в рекламе они представали энергичными, элегантными и уверенными молодыми сердцеедами. Некоторые мои знакомые тоже играли на бирже с переменным успехом, а один даже написал книгу по техническому анализу курса акций. Но в целом бизнес — занятие не для всех, всего примерно четверть моих друзей и знакомых ушла в него целиком, остальные остались специалистами в своих областях, а некоторые преуспели в науке.

Приведу еще одну историю успеха. Во время моей работы в «ящике» в горнолыжной секции НИАТ был выдающийся лидер Гриша (фамилию не помню). Рядом с институтом тянули ветку метро, и он умудрился устроить, чтобы выкопанный грунт возили на высокий берег речки Котловки и насыпали там горку. Мы по очереди дежурили там и следили, чтобы водилы не халтурили и разгружались где надо. Потом соорудили бугельный подъемник. Я даже не знаю, жив ли еще НИАТ, а из нашей горки вырос «Кант», один из лучших московских спортивных клубов.

Телевидение стало разнообразным и интересным. Частные каналы вроде НТВ задавали тон, и государственным приходилось подтягиваться. Не только в смысле политики, было много живых и интересных передач, много прямого эфира, это была настоящая конкуренция за зрителя. Я не так много всего смотрел и уже плохо помню конкретику, но общая атмосфера была свободной и креативной. То же самое происходило на радио, на нас обрушилась лавина западной музыки всех жанров, прежде недоступной на официальных каналах. Я слушал в основном рок, и выбор станций был довольно широким, особенно я любил «Радио 101». В серьезной прессе не было конкурентов Коммерсанту, по крайней мере для меня. А вот интернет тогда еще не появился в широком доступе. Персональные компьютеры уже были, но они еще не стали домашними и стояли только в офисах. Свою первую электронную почту я наладил на работе в 1992 году, у нас был один адрес на весь институт, но все равно народ удивлялся и гордился.

Старые советские

Большинству перемены давались тяжело. Авторы реформ предполагали, что остановка предприятий и/или низкие зарплаты мотивируют народ увольняться и искать другие места и способы заработка. Самые активные так и поступили, но остальные даже не пытались ничего делать и просто пережидали. Люди продолжали ходить на работу, даже когда им переставали платить зарплату. Уже даже шутили, что надо ввести плату за вход. Десятилетия коммунизма нанесли непоправимый урон менталитету нации, многие оказались просто неспособны жить в условиях неопределенности и риска, они привыкли, что все решают за них, они не хотели ничему учиться и менять специальность. Но при этом крайне болезненно относились к чужому успеху и приписывали его чему угодно, только не личным заслугам. Я уже работал в частной компании — небольшом стартапе в области информационных технологий с английским участием — и мы снимали офис в здании некогда крупного отраслевого института. Частично он еще работал, мы встречались в этими учеными в коридорах и лифтах и они не скрывали своей враждебности, называя нас между собой «криминальными структурами». Тем не менее в крупных городах работа в частном секторе экономики быстро стала престижной, чего не скажешь о провинции, особенно южной — там еще много лет спустя работа в госструктурах считалась предпочтительней.

Но у людей, конечно, были и объективные причины для недовольства и даже отчаяния. Если в больших городах обычно можно было найти работу, пусть даже непрестижную и с потерей статуса, то в средних и крупных это было гораздо сложнее, а начать свой бизнес тем более. Люди теряли средства к существованию и не знали, что делать. Криминальная карьера становилась одним из самых быстрых социальных лифтов — если не пристрелят по дороге. На работе я с бандитами не сталкивался, но в жизни они попадались, хотя меня они беспокоили гораздо меньше, чем уличная шпана. А предпринимателям от них приходилось защищаться, и многие обзавелись оружием, кто пневматическим, а кто и огнестрельным. Я видел пистолеты у некоторых знакомых, но не помню, чтобы кто-то из них его применял, по крайней мере, об этом не рассказывали. Зато хорошо помню, что двое моих друзей были убиты — один после сделки с целью грабежа, второй за отказ от «сотрудничества». Убийц не нашли.

Рэкет процветал повсеместно. Обычные люди с ним редко сталкивались, но на ценах он отражался. Знакомый таксист в Можайске рассказывал, что они ежемесячно платят каким-то приезжим бандитам. Причем он сам только что ушел на пенсию из милиции, но к бывшим коллегам не обращался. Потому что у бандитской крыши тоже была крыша, чиновничья. Уровень преступности того времени зафиксирован в бронзе и граните на городских кладбищах — там появились целые города бандитских могил с массивными надгробиями, барельефами и даже памятниками в полный рост. Уголовная субкультура стала заметным явлением даже в центральных масс-медиа — по радио крутили лирический хит «Братва не стреляйте друг в друга», по телевидению рекламу БМВ как любимой машины «солнцевских разбойников» и даже один из новогодних огоньков разыграли в антураже бандитской сходки.

Процветали всевозможные лохотроны. По улицам ходили молодые люди с сумками и с радостными воплями «У нас акция! Наша фирма делает вам подарок!» пытались впарить прохожим какую-то хрень. Ходили с этим же по квартирам и даже офисам, иногда вели себя агрессивно. Чуть не на каждом перекрестке стояли наперсточники, некоторые лопухи умудрялись спускать им немалые суммы. Меня это удивляло — сразу же видно, что жулики, как можно играть с такими на свою кровную пенсию? А ведь играли. Но главными лохотронами были финансовые пирамиды — МММ, Хопер Инвест и т. д. Конторы были серьезные, их рекламу крутили на центральных каналах. Главный ее герой Леня Голубков — сначала он брал акции МММ, чтобы купить жене сапоги, а потом дошел до бульдозеров - стал практически фольклорным персонажем. Офис МММ на Нагатинской был постоянно окружен азартной толпой акционеров в несколько сот человек. Некоторые действительно успели заработать, но те, кто не успел соскочить, потеряли приличные деньги. Я их не жалел.

Приватизация

Ваучерная приватизация госсобственности была весьма значительным событием, о ней много говорили, обсуждали и спорили. Началась в конце 1992 года — люди получили ваучеры и напряженно думали, куда их вложить, для этого создавали специальные фонды. Мы, скажем, выбрали фонд «Держава». Проще всего было продать свои ваучеры за небольшие, но реальные деньги, и некоторые так и сделали. Но большинство вложило их в инвестиционные фонды с целью заработать на будущей прибыли. Но что-то пошло не так, и я не знаю ни одного человека, которому бы это удалось. Именно поэтому многие считают приватизацию грабительской. Но своей главной цели приватизация достигла — государственная собственность перешла в частные руки и так или иначе начала работать. Институт частной собственности в России после 75-летнего перерыва снова стал реальностью. А досталась она тем, кто больше всего хотел и знал, что с ней делать — в этом тоже есть своя справедливость. Кроме того, приватизация сильно улучшила финансовую грамотность населения, а то сначала, когда люди получали акции предприятия, они возмущались, что вес их голоса определяется количеством акций, а не по привычному принципу «один человек — один голос».

Я не придавал особого значения справедливости распределения. Мне казалось достаточным, чтобы возможности появились у всех, и это произошло. Дальнейшее развитие должно проходить естественным образом, конкурентная рыночная экономика сама отсеет лузеров и поддержит талантливых и умных. Это произошло, но только частично, поскольку российская экономика так и не стала в полной мере рыночной, а конкуренция свободной. Началась бесплатная приватизация квартир и садовых участков. Можно было покупать и продавать землю и дома. Можно было купить не только легковушку, но грузовик, бульдозер и подъемный кран. То есть у людей впервые появилась частная собственность. Это было круто.

Новая конституция

Так или иначе, шоковая терапия Гайдара отлично сработала. Угроза голода и разрухи была устранена, рыночная экономика быстро набирала обороты, но все привычные гарантии существования исчезли. Ответная и негативная реакция большинства населения последовала незамедлительно. Ее выразителем стал Верховный Совет. Реформы правительства Гайдара изменили экономику страны, но почти не затронули советскую систему госуправления. Большая часть советского руководства осталась у власти и была крайне недовольна сокращением госфинансирования, «красные директора» не умели и не хотели зарабатывать. А вот приватизировать госсобственность в свою пользу научились практически сразу.

Обычные советские люди также крайне болезненно воспринимали новые жизненные реалии, а преимуществами свободы мало кто успел воспользоваться. Да и не нужна она им была, свобода. Некоторые уважаемые сотрудники моего отдела в институте так и говорили — мне деньги нужны, а не свобода. Им не приходило в голову, что это связанные явления, весь их богатый жизненный опыт говорил об обратном. Поэтому увольняться, чтобы заработать где-нибудь еще, люди не спешили. Еще помню разговор двух возмущенных пенсионеров на автобусной остановке. «Свободу они захотели! Вот и развалили все» - говорил один. «Честному человеку свобода не нужна» - веско ответил другой, как в граните высек. Но, конечно, не все так думали. Помню выпившего немолодого работягу в трамвае, который поддержал ельцинский референдум в уличном споре: «Правильно! Пусть народ свое слово скажет». Или крепкого старика в электричке, резко осадившего группу пассажиров, громко ностальгировавших по совку: «Весь ваш социализм — одна тупость и подлость».

На волне этого массового недовольства произошел прокоммунистический путч 1993 года. Толпы вооруженной гопоты захватили московскую мэрию и бесновалась на центральных улицах, но телецентр в Останкино взять не сумели, а так бы могли и выиграть. Гайдар выступил по телевидению с просьбой к народу выйти на улицу и защитить законную власть. Его слушали с досадой, что вы там сами делали два года, но многие вышли, потому что больше всего ненавидели коммунизм и опасались его реставрации. Ситуацию осложняло то, что вообще-то Верховный Совет тоже был законной властью, и какую ветку защищать, было вопросом личных предпочтений. Проболтались октябрьской ночью на Тверской, но штурма так и не дождались. А наутро Ельцин снова проявил решительность и вызвал танки для расстрела Белого Дома — центра вооруженного мятежа. Я даже на работу не пошел — удовлетворенно смотрел по CNN, как все происходило. Я не жалел путчистов, потому что прожил под властью им подобных все предыдущие годы и больше не хотел. Этот путч расколол общество. Даже один из моих друзей оказался на стороне контрреволюции. Он тогда работал в МосГорДуме на технической должности и вывез с работы компьютеры, чтобы они не достались сторонникам Ельцина. Смотреть на него было очень беспокойно — казалось, что он тоже готов взять в руки автомат и стрелять этих проклятых демократов. Конечно, я успокаивал его как мог, тем более что сам к ним относился. Я хранил один из его компьютеров у себя на работе, пока ситуация у Жени не стабилизировалась и он не забрал комп обратно.

После разгрома путча приняли новую конституцию, действующую до сих пор, и вместо Верховного Совета появилась Государственная Дума. Помню, что много голосов тогда получила ЛДПР Жириновского, даже в нашем отделе нашелся один такой инженер. Казалось необъяснимым, как можно голосовать за таких маргиналов, но ясно было, что людям просто не нравится все, что происходит. Новая конституция сильно увеличила полномочия президента. Тогда это казалось необходимым, чтобы Ельцин смог провести необходимые реформы вопреки воле оставшейся у власти советской номенклатуры. Мало кто понимал, что эту же конституцию можно использовать и для установления диктатуры, что и произошло десятилетие спустя. Я не был исключением. Но тогда новая конституция заработала, и бурное и хаотичное развитие страны продолжилось. При этом политические реформы и отчасти экономические были почти остановлены. Гайдара сменил Черномырдин, он был достаточно умен, чтобы не откатывать реформы назад, но недостаточно для того, чтобы их продолжить. Нами, прозападно настроенными людьми, все это воспринималось очень болезненно, чуть ли не как катастрофа. Сохранилась ведомственная сеть услуг — все эти кремлевские больницы, санатории МВД и т. д., то есть в систему госуправления по прежнему была изначально встроена коррупция. Декоммунизация так и не была проведена в должной мере. Ленин остался в мавзолее, Сталин и другие палачи под кремлевской стеной, возвращение городам и улицам прежних названий закончилось, не успев начаться. Диктатура как бы ушла, но дверь не закрыла, чтобы вернуться при первой возможности. Не стоит винить в этом Ельцина — он не мог полностью демонтировать коммунистическое наследие без широкой народной поддержки, а ее не было. Ельцин даже не смог воспрепятствовать амнистии членов ГКЧП — система вывела из под ответственности организаторов государственного переворота, создав еще один прецедент безнаказанности и безответственности чиновников высшего звена. Через несколько лет практически реабилитировали и путчистов 1993 года, Руцкой даже стал губернатором Курской области и несколько лет ее разворовывал.

Все флаги в гости

В 1993 году заработал закон о выезде, отменивший выездные визы и сильно упростивший получение загранпаспортов. Теперь мы могли увидеть мир не только по телевизору. Европейские древности, средиземноморские пляжи, альпийские вершины и далее везде превратились из мифических в реально существующие территории. Событие совершенно революционное, сейчас многие даже не знают, что для выезда из СССР требовалось специальное разрешение с многоступенчатым фильтром получения вплоть до собеседования на комиссии партийных бонз, которое могли пройти далеко не все, я даже и не надеялся. А тогда я получил загранпаспорт для поездки на крупную конференцию в Венгрию, где мы с коллегами хотели представить нашу пионерскую разработку в ядерном микроанализе. Но не успел всего на несколько дней, паспорт делали немного дольше. Кто знает, может участие в конференции мотивировало бы меня остаться в науке, а так я кинулся в дивный новый мир коммерческого программирования и легко в нем освоился. Россия входила в моду как перспективное место для рискованного, но прибыльного бизнеса. Страна была открыта и заняла свое место в ряду демократических развивающихся стран. К нам пришли иностранные инвестиции. Крупные компании преследовали стратегические цели, а всевозможные авантюристы — обычно в хорошем смысле — рисковали в расчете на быстрое обогащение. Я нашел работу в интересном стартапе по разработке программного обеспечения для медиа бизнеса, основанное английским миллионером Аланом (фамилию не помню). Это был мой первый опыт работы и на западном рынке, и в промышленном программировании. Обычная схема — российские разработчики, европейский менеджмент, западный стиль. Платили по тем временам прилично, причем в долларах, это было время серых зарплат, и Алан сам возил доллары в самолете. Я был очень доволен, стал ездить за границу в командировки и выступать на бизнес-конференциях. Фирма просуществовала лет десять или больше и стала лидером российского рынка в своей области. Я проработал там до конца века и ушел из-за принципиальных разногласий с руководством.

Я старался не пропускать не только новые технологии, но и новые жизненные явления. Стал ходить в ночные клубы — они тогда только появились. Один раз даже новый год встретил в Метелице — гламурное было место. Обычно обстановка была очень приятной, особенно на концертах, и люди туда ходили вполне обычные, просто начавшие что-то зарабатывать, ну и девушки при них. Публика в Метелице отличалась разноплановостью — и начинающие бизнесмены, и околобогемная тусовка, и криминальные авторитеты. Серьезных конфликтов я не видел. Кроме того, начали приезжать с концертами музыкальные звезды первой величины. Сводил свою девушку на концерт Монсеррат Кабалье по 150$ за билет и прославил ее среди подруг — тогда мало кто мог такое себе позволить.

Появился предшественник мобильного телефона - персональный гаджет пейджер, устройство для передачи коротких текстовых сообщений — причем через оператора, как во времена первых телефонов начала 20-го века. Пейджеры быстро вошли в моду и стали элементом престижа среди «новых русских», тем самым дав повод для новой серии шуток вроде «Сегодня перечитывал пейджер и много думал».

Первая Чеченская война

Проблема Чечни появилась на горизонте после провозглашения Дудаевым независимости Чечни после путча 1991 года и не решена до сих пор. Независимость сама по себе проблемой не является, если принадлежит ответственной власти. Но власть чеченской республики быстро криминализовалась и не предприняла ни одной попытки создания работающей экономики, вместо этого она захватила оружие российской армии и занялась всеми видами преступной деятельности — банковским мошенничеством, вымогательством, грабежом и работорговлей. Последнее было особенно неприемлемо. Все эти преступления, как правило, были направлены против нечеченцев и происходили на российской территории, начиная с соседних республик. Чеченские авизо, похищение людей (включая детей) с целью выкупа, для рабского труда, для продажи, грабеж поездов, захват самолетов, убийства и теракты с целью устрашения стали реальностью нашей жизни. Платить налоги в российский бюджет и оплачивать электричество и другие федеральные ресурсы Дудаев отказался, хотя они продолжали исправно поставляться. Единственный способ избавления от преступной группировки — ее ликвидация вплоть до физического устранения лидеров, поэтому война была не только неизбежна, но и необходима. Тем более что в самой Чечне произошел антидудаевский мятеж в равнинных районах республики, который российская власть поддержала. Война началась в конце 1994 года. К сожалению, Россия эту войну проиграла и в1996 году практически капитулировала, подписав хасавюртские соглашения. На этот раз решительности Ельцина хватило, чтобы начать войну, но не на то, чтобы ее выиграть. Слабость российской армии была очевидна, она действовала неэффективно, с большими потерями, и грязно, с жертвами среди мирных жителей. Но в значительной степени вина за поражение ложится на интеллигенцию - и российскую, и левую западную, которая объявила чеченских бандитов и террористов борцами за свободу и вместо поддержки российской власти и армии поливала их грязью из всех щелей, включая центральную прессу и телеканалы — тогда они еще были частными и независимыми. Это было серьезным и деструктивным давлением на власть. Даже страшные теракты в Буденновске, Кизляре и множество других не могли остановить истерию прогрессивного человечества, которое восприняло российское национальное унижение как свою победу. Смотреть на это, зная о безнаказанных преступлениях чеченских бандитов, было крайне неприятно, и с тех пор я стал крайне критично относиться к правозащитной риторике и организациям, когда замечал, что права преступников их интересуют гораздо больше, чем права и жизни жертв. Один раз после какой-то особенно подлой статьи в американском Newsweek я даже написал письмо в редакцию. Его опубликовали в следующем номере, но в таком урезанном виде, что моя главная мысль просто пропала. А чеченские видео с истязаниями и убийствами заложников и пленных тогда открыто продавались на «Горбушке» в Москве (стихийный рынок в рядом с ДК Горбунова).

Вспоминаю об одном незначительном эпизоде в московском метро, свидетелем которого я стал еще в восьмидесятые. Войдя в вагон, я обратил внимание на группу хорошо одетых кавказских подростков, ехавших в сопровождении здорового джигита, которые неожиданно стали грубо оскорблять окружающих пассажиров. Я обычно вмешиваюсь в таких случаях, тогда тоже подошел и с некоторым трудом их успокоил. Не мог понять, кто они — на грузин и армян не похожи, да те и не ведут себя с такой ненавистью и презрением к людям. Оказалось, чеченцы. Видимо, антироссийские настроения у них зрели давно, что в целом неудивительно после страшной сталинской депортации.Далеко не все чеченцы встали на путь бандитизма, тогда среди них еще оставались лидеры, способные возглавить республику, если бы террористов добили. А так после победы власти Чечни легализовали свою фактическую независимость, карт-бланш на нарушение всех российских и человеческих законов и получили неограниченный доступ к федеральным ресурсам. На радость прогрессивной общественности. Кровавые теракты остались безнаказанными, похищенные люди остались в рабстве. Потребовалось еще три года террора, убийств, похищений, вымогательств и еще одна война, чтобы покончить с этим криминальным кошмаром. Правда, возникла новая проблема, но это уже другая история.С тех пор чеченский вопрос стал постоянным негативным фоном российской жизни. Он унес много жизней и оставил след в судьбах многих людей, некоторые из которых стали писателями и зафиксировали для истории свой военный и жизненный опыт — Бабченко, Прилепин, Жеребцова. По следам событий вышел неплохой фильм «Кавказский пленник» - одноименную повесть Толстого разыграли в реалиях новой кавказской войны. А через несколько лет «Война» Балабанова полностью раскрыла тему.

Последний президентский срок Ельцина

Ельцин заметно сдал начиная года с 95-го. Не знаю, что тут сильнее сказалось — груз ответственности, возраст или пьянство. Он перестал контролировать ситуацию и, похоже, утратил критичное отношение к себе. К сожалению, никакой альтернативы ему не появилось, и перспектива победы Зюганова на президентских выборах 1996 года мобилизовала практически всех вменяемых людей. Мы тогда действительно беспокоились, помню свой разговор с нашим английским боссом Аланом в его швейцарских апартаментах. Они с женой убеждали нас, что люди не дураки и не откажутся от благ цивилизации. «Вы просто не можете это представить» - отвечал я: «Они ненавидят свободу». Но под эффектным лозунгом «Голосуй или проиграешь» Ельцин выиграл и обеспечил политическую стабильность и уверенный рост экономики еще лет на десять. До сих пор ходят конспирологические теории о том, что результаты были подтасованы, но статистическим анализом они не подтверждаются. По крайней мере, мои коллеги по электоральной статистике это проверили.

Страна продолжала быстро меняться. Пустые полки советских магазинов, тошнотворные сосиски сорта «съел, как Правду прочитал», хамоватые официанты и отпуск в Сочи как предел мечтаний ушли в прошлое. Изобилие супермаркетов и торговых центров, стильные кафе и тематические рестораны, товары ведущих мировых брендов, роскошь дорогих бутиков, премьеры лучших западных фильмов, книг и спектаклей, концерты мировых звезд стали нормой и никого больше не удивляли. Но главное, менялись люди — ясные глаза и открытые улыбки больше не были исключением. Я смотрел на народ в метро и мысленно оценивал, можно ли еще отличить московскую толпу от европейской — по одежде уже не особо, но потухшие взгляды старшего поколения иногда все же выдавали страну происхождения. А вот молодежь уже практически не отличалась. Даже пьяных стало гораздо меньше, чем в советские времена.Провинция тоже менялась. Конечно, там жили гораздо беднее, но тоже появился бизнес, придорожные кафе, красивые магазины, и уже можно было прожить без своего огорода с картошкой. Появились автолавки, развозившие по удаленным поселкам свежие и недорогие продукты. Помню, как в советские времена в сельпо рядом с нашей дачей за Можайском деревенские недовольно на нас косились, считая конкурентами в борьбе за дефицитные продукты — теперь нам были только рады. Кроме того, многие заводы встали, и это заметно улучшило экологическую обстановку. Зато появилась другая проблема, актуальная до сих пор — почти бесконтрольная застройка природных зон частными коттеджами.

Собственные машины стали нормой. Мои коллеги-программисты один за другим получали права и покупали недорогие иномарки. Я тоже купил себе подержанный фольксваген и даже несколько месяцев таксовал для водительской практики. Прежде свободные московские дворы начали заполняться припаркованными машинами. Тут же появились автоворы, часто подростки, разбивавшие стекло, вытаскивавшие магнитолу и что есть в бардачке и убегавшие. В моей развалюхе магнитолы не было, и на нее никто не покусился. Иногда ночью снимали колеса — у колесных воров хорошим тоном считалось подставить вместо колес кирпичи, чтобы не портить диски. Один раз, выйдя из подземного перехода, я застал погоню своих коллег за одним из воров. Я тоже бросился наперерез, но парень был отчаянный и не раздумывая нырнул в поток машин на Щелковском шоссе. Так и не догнали. Один мой приятель, купив очередную подержанную магнитолу на рынке, шутил: «Может свою же и покупаю». Какие-то умельцы придумали «ракушки» - сборные гаражи с легкого и тонкого металла, их ставили на пустырях и даже прямо на мостовую, а во дворах становилось еще теснее. Когда их начали ставить на газоны и даже вырубать для этого деревья, посаженные предыдущими поколениями, часть жителей выступила против. Мы тоже одно время воевали с соседями по этому поводу, с вызовами милиции и разбирательствами. Газон отстояли, только какой-то наглый инвалид, тряся справками, сохранил свою ракушку. Но в Москве с уличной парковкой было еще неплохо. Мои воронежские знакомые с завистью говорили, что у них машину у дома на ночь вообще не оставишь.

Стали доступными домашние компьютеры, в жизнь постепенно входил интернет — сначала в офисах, а затем и дома. Связь была медленной, обычно через телефонные модемы с автодозвоном «дай лапу». Сайтов было еще немного, русскоязычных тем более, про социальные сети никто не помышлял. Создать свой сайт или разместить собственный контент было непросто, но можно было пользоваться готовыми, и выражение «скачать из интернета» стало популярным. Появились первые мобильные телефоны — мир постепенно приобретал современную форму. Телефоны были дорогие и пользовались спросом, который немедленно породил новый вид грабежа - «рывок мобильного». Один раз я его даже пресек. Проходя по вестибюлю станции метро «Проспект Мира», увидел как у сидящей на скамейке девушки с телефоном парень вырвал из рук мобильный и бросился в толпу. Девушка побежала за ним, а я прикинул, где он выскочит, и вышел наперерез. Он ничуть не испугался и бросился в драку. Он был злее, но я сильнее, и разбив ему губу, я схватил его за шкирку и ждал милиции — все это в густой толпе равнодушных людей. Прибежала девушка — ушлый ворюга кинул ей телефон и зашипел: «Пошла отсюда». И девушка исчезла, оставив меня с избитым парнем без всяких улик. Но в милиции все сразу поняли, тем более что нашли у парня в сумке еще несколько телефонов.

Воздух свободы

Мы жили в свободной стране, и это было прекрасное ощущение. Некоторые эмигрировали, но в целом тогда это было не в моде, здесь было гораздо интереснее. Это настроение хорошо зафиксировано в песне Крупного «Я остаюсь», она была тогда популярна. Мы стали частью огромного мира и нам было не стыдно за страну, как все советские годы. Запретных тем практически не было, и талантливые люди появились во всех областях. Фильмы, музыка, книги — не успевали смотреть и слушать. Тогда в ходу еще были видео- и аудиокассеты и винил, хотя компакт диски уже появились. Открылся доступ к западному искусству, которое мы поневоле пропустили сидя за железным занавесом. Помню, что стал одно время объектом шуток у друзей за то, что собрал большую коллекцию «лошадиных опер» - старых американских и итальянских вестернов, которые мечтал посмотреть с детства. Коллеги привозили мне их даже из командировок в Англию. Довольно часто ходил в кино, и на западные и на российские фильмы. - Муратова, Балабанов, Мамин, Рогожкин, Хотиненко, братья Михалковы, Пежемский и другие выпускали фильм за фильмом отличного качества. Некоторые режиссеры занимались ретроспективой, избавившись от идеологического фильтра и заново осмысливая российскую и советскую историю. А для меня самыми интересными были новые герои, и здесь «Брат» Балабанова был вне конкуренции. Для широкой публики появились первые российские сериалы, но я ими особо не интересовался и могу вспомнить разве что «Улицы разбитых фонарей».

За филармонической музыкой я не следил, но на концерты иногда попадал. Что-то интересное там тоже происходило, в основном в авангардных жанрах. А вот российский рок слушал постоянно, тем более что в западном наблюдался некоторый застой. Это было время ярких красок и романтических баллад, панк-року и тематике социального протеста пришлось потесниться. Не потому, что все было хорошо, вовсе нет, а потому, что страна была на подъеме и двигалась в правильном направлении. Активно выступали ветераны — Машина Времени, ДДТ, Вопли Видоплясова, Аквариум, Наутилус, Аукцион, появились новые герои — Чиж, Ноль, Сплин, Ляпис Трубецкой, Несчастный случай, Високосный Год, Ва-Банк, Конец Фильма, Бригада С, взошли звезды Мумий Тролля и Земфиры. От поп-музыки осталось скорее негативное впечатление. Было кое-что забавное вроде популярных хитов «Бухгалтер» и «Американ бой» с заветными мечтами российских девушек. Иногда в песнях даже звучали политические темы в правильном освещении, с презрением к совковой лопате («Делай как я») и гэбистам («А ты не летчик»). Но вся тошнотворная советская эстрада кобзоно-лещенковского извода сохранила свою популярность. Людям открылась вся западная музыка, а они продолжали слушать отстой вроде «Старых песен о главном». Мне многое еще предстояло узнать о своем народе. А самым большим сюрпризом оказался «русский шансон», открывший неведомый мне пласт народной субкультуры. До этого я вообще думал, что блатные песни остались в прошлом. Но оказалось, что вокруг живут множество людей, для которых не существует ни рока, и англоязычной музыки, на которой выросли люди моего круга общения — только блатняк. И не то чтобы все сидели или стремились на зону, но блатные и ресторанные интонации и атмосфера были близки многом людям с ограниченным кругозором, я так и не понял почему. Причем они не были толерантными к другой культуре, считая ее чужой. Нашими соседями в дачном поселке была семья гопников, и у нас иногда случались конфликты. Один раз они неожиданно потребовали выключить музыку. «Вы же сами все время шансон слушаете» - удивился я. «Шансон все слушают» - был ответ: «А вы слушаете рок».

В литературе все перевернулось. Толстые литературные журналы, задававшие тон десятилетиями, отошли на второй план. Зато появилось множество других, и газетные киоски превратились в пеструю разноцветную инсталляцию тематических изданий. В литературе царствовали два гения — Пелевин и Сорокин. Сорокин в то время мне не очень нравился, его лучшие вещи оставались в восьмидесятых, а до «Дня опричника» было еще далеко. А вот Пелевин тогда предвосхищал будущее, выход каждой его новой книги становился событием национального масштаба. Главные среди них в то время - «Чапаев и Пустота» и «Generation П». И короткий пророческий рассказ «Четвертый сон Веры Павловны», предвосхитивший путинскую эпоху и раскрывший ее причины задолго до начала.

На художественные выставки я ходил еще долго, но в основном по инерции. Тот редкий случай, когда эффект глобализации был однозначно отрицательным. Мировой тренд восторжествовал и в России, изобразительное искусство вошло в эпоху концептуализма и постмодерна, т. е. не имело смысла без интерпретации. А я-то думал, что мои кумиры с Малой Грузинской (объединение художников-авангардистов) станут наконец законодателями мод и мировыми звездами. Как бы не так. Конечно, они умели успех, их работы раскупили для личных коллекций, некоторые уехали на Запад, но все они оказались на периферии художественного процесса. В эпоху постмодернизма смысл и глубина оказались не востребованы, поскольку требуют от зрителя интеллектуальных и душевных усилий. Разве что Худякову удалось создать свою галерею «Марс» и работать там несколько лет, не изменяя себе. А обычно мы ходили на две большие ежегодные художественные выставки — демократичную в Манеже и авангардную в доме художника на Крымском валу — обе пестрые и довольно любопытные.

Москва как флагман коррупции

Освободившись от идеологического прессинга коммунизма, мы научились быть собой. Ни для карьеры, ни для жизни больше не нужно было прикидываться шлангом и демонстрировать преданность делу партии. Мы увидели себя такими, какие мы есть, и это само по себе было большим прогрессом. Люди перестали скрывать свои истинные предпочтения и интересы, они говорили о них открыто, какой бы дичью это не казалось остальным (и не было на самом деле). Я не то чтобы ужаснулся от того что увидел, скорее озадачился. Я не ожидал, что мы такие дикари, в большинстве плохо представляющие, как устроен мир, как работают западные демократии и в чем причина их успеха. Люди просто проецировали свой куцый жизненный опыт на все, что видели, и не желали знать ничего иного. Мало того, они не хотели от него отказываться и не понимали, что этот опыт неприменим к современному миру, поскольку приобретен в обанкротившемся СССР. Они не были глупы, но удивительно неразвиты в интеллектуальном и культурном отношениях. Семьдесят лет совка не прошли даром. В частной жизни узкий кругозор не так заметен, если сопровождается практичностью и здравым смыслом, но в госуправлении это катастрофа.

Примером может служить Москва. Юрий Лужков, в те годы мэр Москвы, хозяйничал в ней как на своем садовом участке. Совершенно не понимая, что это не дом с сараем и всякой рухлядью, а старинный город с богатой историей, населенный не только обывателями, но и развитыми и образованными людьми. Городу нужны были новые офисные и торговые здания, но не там и не такие уродливые. Нужна была реставрация старинных домов, но не их массовый снос. Нужно было строительство новых дорог, но не там и не тех. Нужно было восстановление храмов, но не строительство новых. Нужна была закладка новых парков, а не захват старых под застройку. И так далее. Я не хочу этим сказать, что все было плохо — строились и красивые дома, новые дороги улучшили дорожную ситуацию, Москва стала гораздо комфортнее — но в основном за счет частной инициативы, а не городской. Строительный бум и другие инициативы московских властей сопровождались невиданным прежде уровнем коррупции. Аффилированный с властью бизнес, начиная с компаний жены Лужкова Батуриной, превращал городской бюджет в огромные личные состояния, не забывая откатывать чиновникам всех уровней. Я думаю, что к концу десятилетия Москва стала самым коррумпированным городом страны, распространяя коррупционную практику в другие регионы и другие юрисдикции, т.е. выше, на федеральный уровень. Впрочем, Лужков предусмотрительно кинул кость населению в виде структур социальной защиты и грошовых доплат к пенсии. Этого оказалось достаточно, чтобы получить устойчивую электоральную поддержку обывателей, несмотря на все разоблачения. Лужков открыл рецепт политического долголетия — лояльность центральной власти, повязанная коррупцией вертикаль управления, регулярные подачки населению — и стал ролевой моделью для муниципальных чиновников всей страны.

Я недооценивал тогда негативное влияние коррупции на экономику, считая ее болезнью роста и неизбежным спутником эпохи первоначального накопления капитала. Ну получат чиновники взятки, а взяточники господряд, какая разница, работу все равно сделают. Это ошибочная логика. Предоставляя преференции взяткодателям, нацеленным на быстрое обогащение, коррупционная экономика убивает честный и лучший бизнес, ориентированный на качество и перспективу. Поощряя взяточников, коррупция вытесняет честных и лучших чиновников, ориентированных на развитие страны, и мотивирует оставшихся на новые преступления, в том числе электоральные — фальсификацию результатов выборов. В результате политическая система из демократии превращается в клептократию, и власть начинает деградировать вместе с обществом. Именно этот процесс начался тогда и в Москве, и по всей России. Гражданское общество в России еще только создавалось и так и не стало достаточно зрелым, чтобы осознать эту угрозу и противостоять ей. Я хорошо помню, что про коррупцию чаще шутили, чем ее осуждали. Участвовать в распиле бюджета или получить откат не считалось зазорным, скорее рассматривалось как удача. Помню группу молодых подвыпивших чиновников, с которыми летел в одном самолете на альпийский горнолыжный курорт. «Наша миссия — комиссия», - хохотали они, распивая самолетный виски. Или вез как-то начинающего предпринимателя с подругой, пытаясь пробиться из Лефортово в центр через узкие улицы, перекопанные по случаю очередного ремонта теплотрассы. «Крутые подрядчики», - с восхищением говорил парень: «У них наверно уже унитазы золотые». Девушка весело хихикала.

Дефолт 1998 года

После переизбрания Ельцина президентом я стал гораздо меньше интересоваться политикой, предполагая, что естественный ход вещей сам собой приведет нас к процветанию. Поэтому трехкратный обвал рубля стал для меня, как и для большинства, полной неожиданностью. Хотя некоторые признаки неблагополучия уже наблюдались. Вместо открытой публичной политики началась какая-то подковерная возня. Было много разговоров про «семью» Ельцина, про олигархов Березовского и Гусинского, всплывали какие-то мутные типы — но практически не было сильных партий со своими программами, левые уже давно были импотентами, провластные марионеточными, а правые какими-то бестолковыми, они постоянно грызлись между собой. Создавалась ощущение, что демократы просто не хотят выигрывать и брать власть в такое трудное время, а все остальные вроде «Наш дом Газпром» создаются только чтобы дорваться до бюджетного пирога. И ни одной яркой личности, кроме Ельцина, а он был уже практически неадекватен. Но — хочу отдать ему должное — он не боялся ни критики, ни свободы и не пытался ничего запрещать, и пресса не пропускала ни одного его промаха, как и должно быть в свободной стране. Немцов был заметен, но не казался мне сильным лидером, скорее мажором и плейбоем. Явлинский был очевидным лузером, патологически боялся любой ответственности и нигде не соглашался работать.

Причина экономического кризиса оказалась проста. Правительство, как наиболее ответственная ветвь власти, пыталось сократить государственные расходы, чтобы удержать инфляцию. ГосДума, находившаяся под контролем коммунистов и ни за что не отвечающая, наоборот бюджет раздувала. Ельцин его подписывал. Плюс нефть резко подешевела. В результате страна фактически оказалась банкротом.

Деятельность ГосДумы была деструктивной, но здесь обращает на себя внимание ее неуправляемость. При всех своих огромных полномочиях президент не мог повлиять на ее решения, это было настоящее разделение властей. По той причине, что все ветви власти были действительно избраны народом, фальсификации тогда если и случались, то не массовые. Тоже самое было с губернаторами, они могли вести себя независимо от центра, поскольку были выбраны жителями своих территорий, и это было отлично. Иногда они зарывались, и управлять страной в таких условиях было сложнее, но стратегически эта была перспективная схема.

А тогда было круто, но весело. Много компаний разорилось, в основном небольших. Люди не могли расплатиться по кредитам. Все сразу обеднели в три раза. Некоторые потеряли все. Я не слишком пострадал, поскольку наши программы продавались в основном в Европе, а там никакого кризиса не было. А вот многим моим друзьям пришлось тяжело. Некоторые ушли из бизнеса навсегда, некоторым пришлось эмигрировать.Но деловое сообщество оказалось достаточно зрелым и выдержало этот удар. Клиенты не могли расплатиться, а продукцию им все равно отгружали, когда-нибудь заплатят. Договора не расторгали и продолжали работать бесплатно в расчете на будущее. Все было очень достойно. Много говорили о том, что кризис в целом пойдет на пользу, по крайней мере научимся жить по средствам. В итоге так и произошло. Но обедневшим и тем более разорившимся людям от этого было не легче. Социальных протестов не почему то не было, все старались выкрутиться поодиночке. Конечно, Ельцин сменил правительство, но такой облом требовал отставки президента, не менее.

Из Средней Азии в Россию хлынул поток наркотиков. В Москве это не так ощущалось, разве что в ночных клубах. Хотя марихуану попробовало большинство, я думаю, по крайней мере среди молодежи. Но для провинции, особенно в небольших городах, это стало серьезной проблемой. Первым ее стал решать Евгений Ройзман в Екатеринбурге со свойственной ему изобретательностью в своем «Городе без наркотиков». Вместо поддержки его постоянно в чем-то обвиняли, например в том, что он занимается переделом наркорынка в пользу бандитской группировки Уралмаш. Я тоже тогда не представлял себе масштаба его личности.

Появились игровые автоматы. Сами по себе они могут служить неплохим развлечением, но для бедных людей без перспектив это тот же наркотик. Даже пенсионеры просаживали там свои пенсии. Как-то в электричке слушал длинный разговор группы ребят про купленные на выигрыш ботинки, проигранные деньги жены и где лучше играть — нужно ли вообще играть, не обсуждалось.

Вторая Чеченская война

Началась в 1999 году по той же причине, что и первая — террор чеченских банд, совершавших преступления в России и скрывавшихся от преследования на территории Чечни. После победы в первой войне чеченцы окончательно создали мафиозное государство. Набеги, грабежи, теракты, похищения людей, вымогательство, работорговля - фактически вся эта преступная деятельность осуществлялась под контролем и покровительством чеченских властей. Но им было мало, они решили расширить подконтрольную территорию и захватить горные районы Дагестана.

На этот раз не вышло. Государство стало экономически сильнее, армия действовала решительно и эффективно, потерь среди солдат и жертв среди мирного чеченского населения стало гораздо меньше, общественное мнение в этот раз в целом было также на стороне правительства. Часть чеченских лидеров перешла на сторону федеральной власти, и хотя война продолжалась еще долго, Россия ее выиграла. Победа была пирровой и привела к установлению в Чечне режима, внешне подотчетного центральной власти, но по существу вымогательского и собирающего с нее дань за лояльность. Но это уже другая история.

Отставка Ельцина

Сначала были выборы в ГосДуму в 1999 году. Демократы в первый и последний раз смогли объединиться и получили аж 8%. Не так и плохо по нынешним временам, тем более что качество этих процентов дорогого стоило — тогда большая часть принимающих решения людей разделяла демократические взгляды. А 31 декабря 1999 года Ельцин появился в телевизоре и объявил об отставке в короткой, но по человечески трогательной речи. Предложил своего кандидата в президенты на следующих выборах — Путина. Тогда он был малоизвестным политиком демократического крыла, я ничего про него не знал, кроме факта работы в КГБ, и не видел в этом ничего страшного — люди меняются, Ельцин тоже пришел их номенклатуры КПСС. Как ни странно, эта отставка всех успокоила и добавила определенности в наше будущее — все понимали, что Ельцин стар, болен и долго не продержится, и гадали, как будет происходить смена власти. А теперь она раз — и произошла, впереди выборы, все под контролем. Отставка Ельцина была красивой и достойной.

Через год я тоже ушел в добровольную отставку. Производственный конфликт - событие рядовое, но в данном случае с интересным контекстом. Наш клиент Гэллап-медиа — ведущая в то время компания в области медиаизмерений — заказал нам программу для анализа аудитории радиостанций. Это было отлично, но они настаивали на имплементации собственного алгоритма, совершенно безграмотного. Я отказался его адаптировать и был вынужден уволиться. Интересным здесь было то, что меня не поддержали ни коллеги-программисты, ни вменяемые сотрудники заказчика — а таких там было большинство. «Какая тебя разница, правильно или нет, лишь бы всех устраивало», - было общее мнение: «Платят и ладно». Первый раз я столкнулся с менталитетом обывателя в головах образованных и в целом неплохих людей. В скором времени оно стало доминирующим мировоззренческим трендом. А может, всегда и было, а я просто не замечал. Т.е. главной мотивацией для большинства стали деньги и и личное благополучие. На такой платформе невозможна кооперация и совместные действия. Людей не могли объединить никакие общие цели, если они прямо их не затрагивали — ни косвенные эффекты, ни долгосрочные последствия никакого отклика не находили.

Нашел своих бывших коллег-физиков, от которых ушел в информационный бизнес много лет назад. Оказалось, Леонид умер от болезни, Александр жил переводами научных текстов. Он рассказал, что институтские ускорители, на которых мы работали, давно встали, и они зарабатывали благодаря нашей программе. Она довольно долго не имела мировых аналогов, и ребята брали на обработку энергетические спектры у других исследовательских групп. Потом какие-то англичане захотели нашу программу купить, и ребята поссорились — Саша был согласен, Леонид не хотел терять эксклюзив, и предложение отклонили. Я раскатал губу и нашел этих англичан, но они нас уже догнали — получили аналогичный результат в рамках собственного подхода. Наш поезд ушел.

Перед выборами президента мы много спорили, за кого голосовать. Мне тогда нравился Путин — энергичный, с демократическими взглядами, на вид неглупый, молодой. Работать офицером КГБ за границей не было так позорно, как партийным бонзой, что не помешало Ельцину в самом прямом смысле стать отцом русской демократии. Вот я и проголосовал за Путина без малейших сомнений. Хотя многие мои знакомые оказались проницательнее и ничего хорошего от него не ожидали. Но как обычно, выбирать было ни из кого. Репутация Явлинского была ниже плинтуса. Немцов не баллотировался, а жаль — сменил бы имидж на более серьезный, и у него был бы шанс.

Эпоха закончилась. Страна совершила рывок в развитии, не имеющий аналогов в ее истории. Нация проявила и свои лучшие, и свои худшие качества. Пассионарный запал кончился, люди устали от потрясений, они постепенно вылезали из бедности и устраивали свою жизнь. И не хотели думать об отвлеченных проблемах. И не требовали большей свободы — они и с этой-то не знали что делать. Оглядываясь назад, я вижу сейчас, что причины многих теперешних проблем были заложены еще в 90-е. Декоммунизация так и не была проведена в полной мере, приватизация не закончена, государство — то есть чиновники — сохранили контроль над большей частью экономики и начали использовать его в личных интересах, судебная и правоохранительная системы также не были реформированы и унаследовали советские традиции защиты государства от его граждан.

Не стоит думать, что это вина Ельцина, Госдумы или каких-то других властей. Проблема глубже и лежит, скорее всего, в семидесяти с лишним годах коммунистического геноцида. С детства помню мантру про новую человеческую общность — советский народ. Все пропускали ее мимо ушей и не заметили, как она воплотилась в жизнь. Нас так долго отучали от свободы, независимости и ответственности, что наконец отучили. И когда мы их получили, почувствовали себя так неуверенно, что из широкого поля возможностей нас все время тянуло в привычное стойло потребностей. Мало кто оказался способен перечеркнуть то, с чем прожил всю свою жизнь. Да не все и хотели. Поэтому дверь в совок так и не заколотили досками и даже не закрыли. Все преступления коммунизма висели у нас на шее и не дали взлететь высоко. Так и остались в своем вековом болоте, разве что залезли на кочку повыше.

Заключение

Итак, всего за девять лет в России с нуля были созданы рыночная экономика и базовые демократические институты. И та и другие находились в начальной стадии развития, но были вполне работоспособными. Нация была на подъеме во всех областях. Я и многие другие считали, что в стране и обществе произошли необратимые перемены и для создания цивилизованного демократического государства осталось совсем недолго. К сожалению, мы ошибались, и эти выдающиеся достижения оказались недолговечными. Рыночная экономика обеспечила быстрый экономический рост и резкий подъем жизненного уровня в последующие годы, но сейчас от нее мало что осталось. Сохранившиеся элементы рынка пока еще в состоянии поддерживать экономическую стабильность режима, но, видимо, это уже ненадолго. Демократические институты превратились в имитацию и не работают как минимум с середины 2000-х годов — начала второго срока Путина. Таким образом, фундамент для развития цивилизованного общества, заложенный в 90-е годы, не выдержал тяжести исторического наследия и развалился. Но все равно, это была отличная попытка. И нельзя сказать, что мы ничего не добились. Начинать будем уже со следующей ступени, а не с нуля, как в 1991 году.

Коган Дмитрий Львович
Родился в 1957 году в Москве и прожил там до 60 лет. Сейчас в Эстонии. По профессии математик и программист.
Другие воспоминания автора

Три дня августовского путча 1991 года в Москве глазами защитника Белого Дома

Читать