Большой Кремлевский дворец, 16-е мая..., первый съезд российских депутатов. Политические баталии уже не в диковинку, многих начинают раздражать прямые трансляции. Помню свои споры с сыном: он ненавидел депутатские толковища со всем пылом подростка, потому что по другой программе в это время обязательно показывали что-нибудь интересное. Я тоже перестала ловить каждое слово: депутаты собрались калибром помельче. Увы, не было цицеронов, как на союзных съездах, где всякая речь блистала, если не гранями острого ума, то, полированным блеском круглого его отсутствия. Многие словесные перлы пошли гулять по стране, родившись на исторической трибуне. Никогда не забуду первое выступление Г.Старовойтовой, после которого она сразу стала знаменитой. Вопрос каким-то образом касался женского представительства на Съезде.

- Если женские достоинства депутата одновременно пол и потолок, это уже проблемы избирателей, - обрезала кого-то Старовойтова.

Таких слов советские разнорядчицы-депутатки и сами никогда не произносили, и в свой адрес ни от кого до тех пор не слыхали. Совершилась революция в нашем женском вопросе. Ткачихи и колхозницы, врачихи и учительницы, артистки и писательницы всегда присутствовали на высоких собраниях, исполняя роль маленькой бриллиантовой заколки на строгом официальном костюме форума. С ними пили шампанское, угощались конфетами..., иногда спали. И слова поэтому в микрофон предназначались определенные:

- Я как женщина! Я как мать!...

Галина Васильевна рванула за флажки, но и получила потом по полной мужской программе: в поте лица как заслуг, так и немилостей. Зато теперь дверь открыта:

- Пожалуйста, милые дамы! Кто не стесняется политических оплеух и депутатской трепки, милости просим! Только без этих ваших женских штучек, здесь пощады не будет, наравне - так наравне.

Союзный Съезд состязался в борьбе за новую идеологию, российский начинает непримиримую любой ценой борьбу за власть. Ельцин заходит на позиции Горбачева с тыла. Будь в тот момент всенародные выборы, при всей популярности едва ли бы он выиграл. По оценкам Ю. Левады, опубликованным 11-е апреля 90-го года в “Известиях”, его рейтинг составлял 16% , в то время как Горбачева поддерживали 46% населения. Другой расклад был в стенах Кремлевского дворца. Во-первых, сам Горбачев - вне игры, во-вторых, 1059 избранников народа - тоже не без собственных интересов. Не имея доступа в старую власть, приблизившись к претенденту, они получали шанс. Это во многом и определило результаты голосования 26-го и тем более 28-го мая, когда, меньше, чем на сто голосов, опередив сначала Полозкова, а затем Власова, Ельцин стал Председателем ВС РСФСР. Так началось огораживание территории под фундамент новой власти. Вторым колом в изгороди была Декларация о государственном суверенитете РФ. И хотя газета “Юманите” считала, что, став во главе парламента России, Ельцин должен отдавать себе отчет в том, что отныне ему не всегда удастся перекладывать ответственность за провалы политики только на плечи Горбачева, по-прежнему не только перекладывал ответственность, но, широко пользуясь положением, всячески усиливал противостояние республик с Москвой и собственное с Президентом СССР.

А Горбачев “на свою погибель” продолжает демократическую политику. Как писал популярный в те дни публицист А.Нуйкин, он своими делами и в стране, и в мире доказал, что перестройка - дело его жизни. Подозревать, что он променяет ее на спецпаек и спецполиклинику, довольно пошло и нелепо.

Поводья режима становятся все длиннее. В мае опубликован Закон СССР “О свободе совести и религиозных организациях”. Этот исторический факт почти забыт. Сейчас церковные песнопения не менее популярны, чем heavy metal. Все кандидаты на президентский пост на выборах-96, кроме, заметьте, Горбачева, наряду с музыкантами, так или иначе, нанимали попов петь агитационное “Аллилуйя!”. Более того, существует явная опасность сращения Православной церкви с государством. Все чаще религиозные чины привлекаются для освящения и, тем самым, как бы для нравственного оправдания действий государственных чиновников. Раздаются прямые призывы к запрещению неканонических религиозных направлений. Еще немного, и войдет в школьный аттестат графа оценки принудительного знания Закона Божьего. Так по синусоиде происходит в России грибоедовское колебание умов, ни в чем не твердых.

А тогда действительно была надежда на свободу совести и вероисповедания. Во время декабрьского 89-го года посещения Горбачевым Ватикана Папа римский Иоанн Павел II сказал в своем выступлении:

То, что вы пожелали посетить преемника апостола Петра, является многозначащим событием в истории отношений Советского Союза с Апостольским престолом. Благодаря тому, что теперь происходит, мы можем уже с возрастающей надеждой взирать на будущее христианских общин, находящихся в Советском Союзе.

И в самом деле, в Новосибирске в начале 91-го года появился католический приход и собственный епископ, присланный откуда-то из Польши и плохо еще говоривший по-русски. Мне пришлось с ним общаться, когда 30-го октября 91-го года организовывала на площади Ленина вечер памяти “узников совести” и приглашала священников всех религиозных конфессий: от православных до евангелистов 7-го дня.

Пришли служители церквей, бывшие политзэки, дети и внуки замученных, просто сочувствующие. Постояли недолго темным морозным вечером, согреваясь пламенем свечей, и разошлись. Тогда день политзаключенного мы отмечали сами, это сегодня он включен в разряд мероприятий административных отделов культуры и соцобеспечения. Может быть, это и хорошо. Может - покаяние, а может - примирение, когда в зале перед седыми жертвами коммунистического террора выступает хор ветеранов-коммунистов “Красная гвоздика”, как это было через пять лет в Новосибирске.

Самой отличительной чертой того времени были родовые муки многопартийности. Пока готовили к похоронам “6-ю статью”, одновременно где-то в глубинах государственного чрева без любви зародили плод - Либерально-демократическую партию СССР. И точно в срок 31-го марта через две недели после отмены большевистской монополии на умы и сердца граждан законнорожденный ребенок с тонкими кривыми ножками и большой кучерявой головой увидел свет в доме культуры имени малоизвестного широким массам Русакова. Вот почти ода на тот день рождения из газеты “Известия”: Хотя закон о партиях ВС СССР еще не принят, внесенные в марте изменения в Конституцию СССР открыли дорогу многопартийности. 215 делегатов, представляющих около трех тысяч членов либерально-демократических организаций страны - далее следовал перечень республик. Председателем избран 42-летний юрист В.Жириновский. Удивительно, но это уродливое дитя до сих пор живет и не испытывает нужды в еде-питье, как у Христа за пазухой: если звезды зажигаются, значит это кому-то нужно.

Уж сколько их упало в эту бездну, разверстую вдали! Зачатых в буйной страсти митингов на площадях и улицах, на пыльных сценах случайных актовых залов, движений и партий, крепеньких байстрюков, умерших от своей ненужности еще в младенчестве. Мало кто дожил до пяти лет.

Первыми, подсказывает память, прокричали о своем появлении на свет социал-демократы. Что-то у них там произошло в Москве во главе с союзными депутатами Оболенским, Белозерцевым и будущим несостоявшимся отцом российской Конституции нардепом Румянцевым, и вот уже идут в Новосибирске первые их сходки все в том же Фонде молодежной инициативы. Как-то пришла послушать. Все кричат, и кто во что горазд! Было это накануне первомайских праздников. Для начала взялись выставить отдельную колонну на демонстрации. Выйти собирались, по обыкновению, из Нарымского сквера. Колонна получилась слабенькая, всего человек сорок. Безобидные, как детишки, с шариками в руках. Все легально - многопартийность! Прошли метров триста, поворот на Советскую улицу перекрыла серая цепь ОМОНа. Приблизились. Предводители новоявленных партийцев стали сбивчиво объясняться. ОМОН овцы поигрывали дубинками, а речь держал голубоглазый подполковник Зайцев. Очень-то и не разговаривал, сказал - нельзя, и точка. Как говорится, мы странно встретились и странно разойдемся - повернули обратно в Нарымку. Там недолго помитинговали ни про что и пошли, кто куда. Кучка слабовольных начитавшихся людей, вообразивших себя храбрыми борцами и спасовавших перед первым же кордоном. Себя героиней тоже не чувствовала, было противно и скучно, пошла домой печь пироги. Больше этой партией я не интересовалась.

“С ЧЕГО ЖЕ НАЧИНАЕТСЯ ПАРТИЯ?” - так назывался материал, опубликованный в “Экспресс-Хронике” осенью, но отставший почти на полгода от описываемых событий. Речь в нем шла об учредительной конференции ДПР или, как потом ее стали называть, партии Травкина. Конференция состоялась еще в мае в Москве в зале Октябрьского райисполкома, в котором в 90-м году председательствовал депутат СССР И.Заславский, и открыла собой многолетнюю череду расколов в демократическом движении. В первый раз линия делила тогдашнюю демократическую элиту и относительно той или другой группировки всех собравшихся на сторонников создания массовой партии, способной конкурировать с КПСС, с жесткими структурами, популярным единовластным лидером, и сторонников демократии, не желавших ради массовости поступиться принципами, противопоставлявших авторитаризму демократическую процедуру. Одну группу объединил под свое имя всеобщий кумир Н.Травкин, вторую составили сами по себе очень известные лица: Г.Каспаров, сын классика советской литературы М.Толстой, М.Салье, Л.Пономарев и др. Травкин несколькими приемами искушенного публичного политика завоевал лидирующее положение в зале и фактически захватил только что родившуюся партию, утвердившись на руководящем посту. А меньшевики, повторяя опыт своих исторических братьев, отступили, бросив кровью и потом политые окопы. И хоть “травкинцам” впоследствии победы большевиков так и не удались, опасения их оппонентов были не без основания.

- Существует тенденция сделать партию плацдармом для коммунистов, выходящих из КПСС, - отвечала в кулуарах на вопросы журналистов о расколе М.Салье.

Я не была очевидцем происходившего, а публикацию в “Экспресс-хронике” прочитала уже после того, как вступила в ДПР и лично познакомилась с ее председателем. Тем интереснее были собственные впечатления, толкнувшие сразу после знакомства с материалами конференции прямо в объятия меньшинства - настолько они совпадали с его настроениями.

Народный трибун ковал железо своей именной партии по всей стране. Новосибирск встретил Травкина 26-го августа 1990 года. Тогда и запали в душу слова про “косяки диссидентов”. Не могу не согласиться, говорить он умел забористо, просто завораживал. Яркими образами, примерами из жизни к месту так и сыпал. Неудивительно, что после его приезда в Новосибирске случился партийный бум: в организацию записались больше трехсот человек. И я в том числе, немного стесняясь сама перед собой партийности. В нашей среде партийность была сродни чему-то неприличному. Помню, как подтрунивал надо мной муж:

- У меня жена - партийка!

Но хочу вернуться к словам М.Салье, в их справедливости убедилась как раз в те августовские дни.

КПСС полыхала в пожаре, члены ее спасались по своему усмотрению. Кто-то устремился в КПРФ, ее учреждение состоялось 20-го июня. Многих, правда, смущала одиозность личности И.Полозкова. Хотя я, например, вспоминая Полозкова, отдаю должное его прямоте и честности.

- Что касается генерального секретаря, ну что ж, вы, наверно, все хорошо его знаете: он не мстит за критику, - сказал только что утвержденный конференцией российский секретарь, отвечая на вопросы журналистов о том, как будут складываться его отношения с Горбачевым.

Но, в целом, все понимали, “мозг класса” в обширном инсульте. После 3-го июля, когда на 28 съезде демонстративно вышли из партии Ельцин с Собчаком и Поповым, началось повальное бегство. Вопрос для каждого заключался в “куда?”. Если рядовые просто переставали платить взносы и ходить на собрания, то, к примеру, новосибирскому предгорисполкома И.Индинку приходилось думать, куда прибиться. Хорошо было нардепам: сдал партбилет - остался депутатский мандат, ничего не потерял, даже приобрел геройский профиль. А здесь, как быть? Как все обернется?

Еще несколько штрихов из воспоминаний об августе 90-го к портрету Н.И.Травкина. Он уже собирался уезжать, когда решил напоследок выдать направляющие директивы еще горячему активу новоиспеченной организации. Нас срочно собрали почему-то в кабинете председателя горисполкома. Обращала внимание в каком-то смысле заговорщицкая обстановка. Хозяин, пропустив пришельцев, тотчас кабинет покинул. И по начальственному без спроса у дам задымив, заговорил гость:

- Смотрите, какой у вас нормальный мужик, как его, Индинок! Держитесь за него. Он сказал мне сегодня, если партия получится, то выходит из КПСС и вступает в ДПР. Такие люди идут!

Господи, подумалось, если главной розочкой в этом букете будет снова райкомовский брюхан, то причем здесь, спрашивается, я? Господь услышал мое обращение, брюхан у нас так и не появился. Не знаю, когда и как Индинок, раздобревший на партийных харчах, расстался с кормилицей, но впоследствии он пересидел во всех оргпрезидиумах, подыскивая надежное укрытие. В последний раз коммунистом его видели на губернаторских выборах в 95-м: высунувшись из-под крыши “Нашего дома”, он кокетливо махал избирателям не выброшенным, оказывается, на помойку партбилетом. Но к нам так и не пришел. Причина понятна: партия не получилась. У брюханов нюх на запах власти безошибочный.

Мять ковер столь высокого кабинета в тот день пришлось впервые. И без стеснения разглядывала и стены, и мелькавшего хозяина. Мой опыт общения с властью был кратким, и тот - с прежней.

Дело было так. В 1981 году после десятилетнего топтания в очереди нам наконец-то выделили квартиру в строящемся, как сказали, доме. Счастливая понеслась смотреть. Была слегка разочарована, когда глаза вместо того, чтобы устремиться ввысь, утонули в строительной яме - не было даже нулевого цикла, не то, чтобы хоть одного этажа из девяти. Ну, ничего, подумала, панельные дома строят быстро. Быстро! Оно тянулось четыре года. Это был какой-то заговоренный дом. Вокруг, как грибы, росли новостройки, очередники получали квартиры, а я каждое воскресенье ездила считать, на сколько панелей увеличилась стена. Иногда месяцами там не было ни одного рабочего. С кого спрашивать , что такое происходит, не знала. Не было уже ни места в очереди, ни квартиры. Лето 84-го провела, как обычно, на севере, надеялась - достроят! В сентябре, вернувшись из командировки, немедленно помчалась к заклятому месту - мрачно пялились на меня оконные дыры недособранного шестого этажа. Опустились руки, но и терпение лопнуло. Настроение подогрела подруга, она только что перевезла семью в новую квартиру, хотя и по списку была много ниже, и дом их начали строить на три года позднее:

- И что ты сидишь? - спросила Риммка, потчуя чаем на новенькой кухне, - Нужно же что-то делать!

- Что? Хотелось бы знать.

- Пошли в обком, кто-то же должен за это все отвечать.

Быть просительницей стыдно, да и нечего мне было просить. Ладно, думаю, будем наводить порядок. Вечером изложила свои претензии к органу в письменном виде - куда, мол, смотрите, руководящие товарищи, что дома не строятся, а граждане в списках не значатся, - и утром с Риммкой отправились воевать.

Обком красиво возвышался над ближними строениями, был тих и светел, реял флаг. И подле него, и в вестибюле - безлюдно. Милиционер вежливо спросил:

- Вы к кому?

Я сказала, что с письмом. Нас пропустили, указав пройти налево. Там была специальная приемная для жалобщиков. Скромная вышколенная женщина в клетчатой юбке внимательно прочитала мой решительный ультиматум и спросила:

- Записать вас на прием к Федотову? Он послезавтра принимает.

- А кто это?

- Второй секретарь.

Я не возражала. Как потом объяснили резко зауважавшие меня сослуживцы, это был грандиозный успех. Оказывается, попасть на такой прием трудно. Но так как далось без усилий, да и важно мне было не свидание с властью, а превращение квартирной мечты в реальность, посчитала, что гордиться пока нечем. В назначенный день и час прибыла к указанной двери: прием проводился в специальной маленькой комнатенке на первом этаже без ковров и с простыми вишневого кожзаменителя стульями - доступ для граждан в верхние покои не открывали. Кроме меня, была еще одна просительница, полная пожилая женщина. Ждать не пришлось: работали пунктуально. Вызвали с предупредительной вежливостью по фамилии. За столом сидел красивый мужчина с проседью в висках постарше меня лет на десять. Красота как раз не смутила, приятно удивившись, я повела речь, как плохо живется моим детям в ветхом доме на двенадцати квадратных метрах. Кто-то из нас первым сделал ошибку, но дальше, уж точно, все окончательно испортила я. Мой визави, барственно расслабился, откинувшись назад:

- И куда же смотрит ваш муж, когда мерзнут дети? Взял бы в руки молоток, да и отремонтировал, как следует, жилище...

Здесь мне бы поплакаться в могучее плечо смиренно, похаять мужа... А вместо этого взвилась:

- Вообще-то я пришла к вам не за тем, чтобы обсудить достоинства и недостатки моего мужа, а обратить ваше внимание на несвоевременную сдачу жилья в области, которой вы изволите руководить, скорее, поговорить о недостатках руководства. Меня интересует ....

Он сразу посуровел и холодно сказал, что заявление будет рассмотрено и в течение месяца дан ответ. В течение месяца моему институтскому начальству был звонок: кто такая, зачем ходит, а если допускаете, что ваши ходят, то объясняйте, по крайней мере, как следует себя вести. Мне рассказали об этом; решила не спускать. На следующий день в тот же санпропускник на первом этаже ко мне спустилась миловидная женщина.

- Да, да! Я вас помню. Ни о каком звонке вашему директору мне неизвестно, а дом ваш к концу года обязательно сдадут. Я сейчас спрошу, назвала по имени и отчеству, может быть, он вас еще раз примет, - и поднялась наверх.

Вернувшись через некоторое время и показав на телефон, сказала шепотом, как осчастливила:

- Вы можете поговорить с ним, он ждет.

- Пусть не ждет. Я не люблю разговаривать по телефону, - распростилась с обкомом я.

И вот теперь, разглядывая новую советскую власть, сравнивала. Расстегнутая на животе рубашка, кособокий галстук, плутовской взгляд... - этот наш, из провинции. А вот другой, столичный - слышит только себя, курит в лицо, только что на пол не плюет. Вспомнилась украинская поговорка - что-то о панах и хамах, и что самый худший пан, это который из хамов. Или русская: из грязи в князи. Но дело не в этом. Как откровенно они сговариваются! Как какие-нибудь жулики-кидалы, как ушедшее в недалекое прошлое “ты мне - я тебе”.

В те дни Травкин был обуян массовым успехом, казалось - горы свернет. Тертый-перетертый в партийной номенклатуре, он сбежал со старыми навыками в новую партию, и спешно осваивал Дикий Запад, хозяином привечая корабли с беглецами из Старого Света и оттесняя аборигенов в их демократические прерии и пампасы.

Мои отношения с его партией не увенчались успехом. Наблюдая на съездах отвратительную возню “наших с ихними” и нарастающее “слава Ильичу”, я все больше убеждалась в своей патологической антипартийности. Попытки Каспарова и Мурашова создать либеральную фракцию были такими немощными по сравнению с грубой силой бывшего прораба, что выглядели жалкими судорогами и кончились ничем. На третьем съезде ДПР в декабре 91-го года новосибирская делегация заявила о своем несогласии с авторитарными замашками председателя и о выходе из партии.

Съезд был шикарным мероприятием! Планировался триумф с окончательным разгромом либеральной оппозиции в финале. Зеркальный буфет Колонного зала Дома Союзов ломился от яств. Все началось под рукоплескания взошедшему на сцену мрачно-озабоченному председателю. Характерно, он любил ядовито смешить публику, а сам при этом даже не улыбался. Далее следовали многочисленные приветствия, телеграммы и т.д. Все было, как настоящее! Была ли настоящей сабля, поднесенная ему в дар, или то был “декор” для давления на слабонервных...? Фарс - он и есть фарс! Недаром местом проведения был печальный Колонный зал, откуда столько тел отправили в последний путь. В конечном счете, это были похороны первой массовой демократической организации.  

Но это потом, а тем летом казалось, что наконец-то сжимается кулак единомышленников. Примерно в те же дни произошло еще одно значительное событие: семнадцатого августа Горбачев подписал Указ о восстановлении в гражданстве двадцати трех лишенцев. В их числе были А.Солженицын, В.Аксенов, В.Чалидзе. Правда, в нараставшем противостоянии очередной акт доброй воли Президента СССР был почти не замечен, и, к сожалению, из троих, мной отмеченных, только Солженицыну родина была нужна для жизни на ней. Остальные благополучно прижились на чужбине, более того, происходившие у нас изменения как бы мешали, приземляли их пафос, гнали из обжитого образа гонимых, ставили в неудобное положение выбора: возвращаться в немытую Россию или оставаться в благоустроенном “там”, но выбитыми из наезженной колеи.

Года полтора спустя, мне довелось вести диалог с В.Чалидзе. Это был радиомост Новосибирск - Вермонт. С нашей стороны, кроме меня, приглашали последнего первого секретаря обкома В.Миндолина. Но почему-то он не пришел, и пришлось сражаться в эфире самостоятельно. Оппонентами были два американца-советолога и бывший наш Чалидзе. Вот здесь-то и сложилось впечатление, что его потустороннему взгляду, чтобы обрести новый угол зрения, жалковато расставаться с духовной камерой диссидентства.

Мои тогдашние рассуждения на тему демократии и ее будущего в нашей стране были не столько наивными, сколь романтическими. И с точки зрения нынешних свершений укладываются в формулу “романтики-фанатики-подлецы”. Не отрекаюсь ни от одного сказанного слова, но сегодня назвала бы некоторые вещи, которые тогда отстаивала, несостоявшимися надеждами и объяснила причины несостоятельности. Взять хотя бы, речь, помню, шла об этом, массовость демократического движения. Казалось, если массовость и не будет нарастать, то движение не зачахнет, по крайней мере. Что же и почему произошло на самом деле?

Для начала нужно разобраться в составляющих революционной массы 1989-1991-х годов. И первым делом отметить, все, кто выходил на Васильевский спуск, на другую-какую митинговую площадь ли улицу, кто собирал подписи в чью-то защиту, кто объявлял голодовку в знак какого-то протеста, были безусловно людьми искренними. Тогда слыть “демократом” еще не было выгодно, более того - было небезопасно: можно схлопотать дубинкой по голове, уж не говоря о том, что не это способствовало служебной карьере. Что побуждало людей, тихих и неприметных в повседневной жизни, тех, кого отпугивали тяжелый бархат и золото кистей торжественных собраний, стекаться бурными потоками под ситцевый триколор на неструганном древке?

Под таким флагом и рисованным гуашью плакатом “Борис, борись!” в переходе метро собирали мы в очередной, однажды, раз подписи в поддержку Ельцина. К пятерым подписчикам вилась в буквальном смысле очередь. Запомнилась женщина лет пятидесяти. Запомнилась потому, что как раз я стояла с подписным листом, а она привела меня в смущение, схватив за рукав:

- Зачем вы пробиваете ему дорогу? Посмотрите, какой у него хитрый взгляд. Вы же интеллигентная женщина!

Стало неудобно: стояла я не по зову сердца, что называется, попали в точку. Женщина ходила от одного к другому, пыталась что-то объяснять, но была, как одинокий пловец против течения. Ей горячо возражали, некоторые обзывали и даже замахивались. Минут через сорок она угомонилась и встала неподалеку. Люди шли и шли, как в мавзолей. Я забыла уже об этой диссидентке, когда вдруг неожиданно оказалась с ней лицом к лицу: взяв подписной лист из моих рук, она расписалась, разборчиво написав фамилию и адрес. Что за переворот произошел в ее сознании? Я была просто потрясена: я была свидетельницей эффекта гипнотического влияния стереотипа. Этот случай часто вспоминала на президентских выборах летом 96-го, когда многие голосовали за Ельцина, только потому, что стеснялись быть “не как все”. Когда автор популярной телевизионной программы каждое воскресенье на ночь, страшно шевеля усами, показывает растущий, как столбик ртути под мышкой тяжелобольного, рейтинг Ельцина, всю ночь прометавшись во сне от кандидата к кандидату, утром в понедельник поневоле проснешься устало смиренным и, как та женщина, покорно встанешь в строй.

Синдром массовой истерии, однако, не был тогда определяющим. В очереди к подписным листам стояли люди, принявшие решение, может быть и в заблуждении, но не под воздействием голубого огонька, уж точно. Помню наивного и прекрасного Михаила Митрофановича Ходырева. Это был пожилой сердечник - грузный, с одышкой. Когда впервые увидела его на одной из ДПРовских сходок, удивилась. В длиннополом коричневом пальто, тесноватом для большой фигуры, с потертыми лацканами, в нелепой шапке, надвинутой на одутловатое лицо, он странно выделялся среди тридцати-сорокалетней бойкой публики. Не ввязываясь в споры и не требуя внимания, он всем улыбался и, казалось, просто наслаждался обстановкой. Как-то спросила, что привело его сюда.

- Я так долго ждал, я даже не надеялся, что будет время, когда можно будет вот так... Я сейчас моложе, чем в молодости, - ответил, светясь.

Мы уже часа три отстояли в пикете, переписав, не знаю сколько, поддержантов будущего президента России, когда вдруг неожиданно появился, тяжело переваливаясь, с большущей сумкой Ходырев и, виновато поморгав, сказал:

- У меня ноги отекают, я стоять с вами не могу, но вот принес погреться... Замерзли ведь.

И раскрыл сумку-самобранку: большой китайский термос с кофе, бутерброды с маслом, сыром и колбасой, чашки. Даже салфетки не забыл. Он жил один: жена давно умерла, а масло с колбасой тогда продавались редко и по карточкам. Все съели, конечно. Благодарили, радовались единству.

Плакала я позднее, летом 92-го. Демократические депутаты уже побросали свои партии, вовсю занимались “рейтингами” и захватом должностных высот. А М.М.Ходырев в один из знойных июльских дней тихо в одиночестве умер. Звонок из морга застиг меня врасплох:

- Вы знаете Ходырева Михаила Митрофановича?

- Знаю.

- Он уже неделю лежит, распух. У него нашли ваш номер, родственников нет. Будете забирать?

Честно скажу, растерялась. Я почти не знала покойного, я не знала, что делать в таких случаях. Почему я, в конце концов? И в тоже время перед глазами он, с термосом и бутербродами. Столкнулись совесть с эгоизмом. И все же, погрузить бремя похорон даже не соседа, совсем чужого человека, на свою семью показалось непосильным. Помучившись несколько минут, решила обратиться к Манохину, он уже год как обживал свой последний шанс на посту представителя Президента в области. Позвонила помощнику. Тоже растерялся, пообещал что-нибудь предпринять. На следующий день позвонила снова, узнать. На кого-то сослался, что-то сказал, чувствовалось, о ему, человеку советского воспитания, тоже совестно, но что делать - не знает. Хотя, как мне кажется, Манохину тогда стоило только распорядиться властью о практической стороне, а уж постоять у могилы, просто помянуть, я бы нашла людей. До сегодняшнего дня стыдно перед собой за то, что М.М.Ходырев упокоился в братской могиле никому не нужных отказников.  

Эта одинокая смерть была для меня, можно сказать, первым признаком завершения романтики демократической революции. На каких все-таки китах прочилось недолгое народное сплочение? И куда нырнули скользкие рыбины, оставив доверчивых поселенцев своих могучих спин барахтаться в кровавых волнах малопонятных событий или выброшенными на берег осваивать голодные скалы русской рыночной экономики? Убеждена, неудача кроется в том, что встрепенула измученный режимом народ не столько жажда свободы, сколько вера в хорошего царя. А демократические авторитеты слепую веру страны рабов и господ использовали, сведя всю задачу движения исключительно к поддержке властной натуры Ельцина. Субстанциональная идея, обретя критическую массу, начала выделять отравляющие токсины и отторгла от своего тела уже не нужную революционную поддержку. Революционеры-романтики разбрелись по хижинам, подлецы, некоторое время пребывавшие в фанатиках, вернулись в прежнее обличье, не покинув хотя бы на время революции свои дворцы.

В моей короткой партийной жизни было еще одно примечательное знакомство - шофер автобазы из райцентра Сузун Володя Черепанов. Антикоммунист по убеждению и демократ от ДПР, он быстро разочаровался в Травкине, но свято верил в Ельцина, как лев, бросался на его защиту. Сейчас красно-коричневые силы злобствуют, мешают реформам, пугают частной собственностью, подразумевая под этим словом страшное слово << капитализм>>. А я верю в правительство, в Президента. Это глубоко порядочные и мужественные люди, которые взялись за трудное дело, и, уверен, доведут его до конца. А наш великий народ переживет это и обретет свое национальное достоинство, отнятое у него в семнадцатом году и растаптываемое десятилетиями, - опубликовала его заметку сузунская районка “Новая жизнь” осенью 91-го года. В то время многих, беспокоило, что Ельцин отменил назначенные Верховным Советом на 8-е декабря выборы глав областных администраций. И в одной из новосибирских газет была напечатана моя статья по этому поводу, она называлась СИНДРОМ <<ГАМСАХУРДИЗАЦИИ>>.

Тревожит неубедительность аргументации в пользу назначения руководящих лиц исполнительных органов. Выходит, что Ельцин, доверявший своему народу 12-го июня и 19-го августа, теперь вроде бы не доверяет и считает, что самому виднее? - писала я, а заканчивала заметку так, - В настоящий момент в обстановке политической провинции можно заметить новый признак.. На фоне возрастающего авторитаризма верховной власти и появления местных политиков-популистов происходит падение демократической тенденции в гражданском обществе: начинается процесс <<гамсахурдизации>> снизу. Еще вчера готовые бесстрашно стоять на баррикадах, защищая демократию, сегодня многие уже покрикивают: ”Не мешайте Ельцину, он знает, что делает!”

Эта публикация вызвала немедленное и твердое осуждение со сторонытоварищей-демократов. Вот что писал мне из Сузуна Володя Черепанов:

Прочел вашу статью в газете, где Вы яростно критикуете Б.Ельцина. Не ожидал от Вас этого никак... Что это? Вторите нашему баламуту Травкину? Неужели непонятно, что рубите сук, на котором сидите. Нам всем легко его критиковать, а поставь любого на его место? Да и нам ли, демократам, его критиковать? Зачем? Я от Вас этого просто не ожидал, глубоко уважая Вас, видя в Вас символ нашего движения.

Наши отношения с Володей на этом не прекратились, он человек горячий, но честный и бескорыстный. Я ответила ему письмом и долго с ним переписывалась. Он в своем Сузуне постоянно терпел всякие неприятности из-за преданности демократии, в то время как недавние райкомовские служащие, не положив ни кирпичика в фундамент “новой России”, продолжали преуспевать в ней, теперь уже в новых, но по-прежнему хлебных должностях.

Постепенно с ухудшением жизни, по-моему, он разочаровался в Ельцине. Письма, которые не уставали убеждать в правильности политики президента, престали приходить. А ведь Володя Черепанов в низовых рядах был одним из самых стойких участников движения. Поняв, что их поддержку использовали просто для передела власти, и разочаровавшись, светлые рядовые 89-91-х годов тихо и навсегда отодвинулись от завоеваний революции.

Вернемся в осень 1990-го года. Она пришла не только с желтыми листьями и спелыми желудями. Волной пронеслись по стране табачные бунты: без табака, как известно, дело табак. Новая ступень бескормицы была отмечена специальным президентским распоряжением. По мере исчезновения с прилавков товаров такие распоряжения выходили все чаще. Как потом говорил Горбачев, иначе как курьезом, нельзя назвать случай, когда вопрос “О женских колготках” отдельно рассматривается на Политбюро.

Параллельно с безнадегой табачно-водочных очередей жила надежда на согласие: Горбачев и Ельцин договорились. Пока только о создании экспертной группы, в которую вошли Абалкин, Петраков, Шаталин, Ясин. Замышлялось, что бородатые академики обкатают по жизни авангардную программу безусой компании Явлинского, вошедшую в историю под названием “500 дней”. Договор был закреплен Указом Президента СССР “О подготовке концепции союзной программы перехода на рыночную экономику как основы Союзного договора”.  

К осени избиратели стали одуревать от бесконечных довыборов в местные Советы. Если мартовская выборная страда не оставила вакансий на депутатские мандаты в российских округах, то во множестве городских и областных Советов еще долго оставался недокомплект. Поэтому эпизодически назначались, срывались и снова назначались повторные выборы.

Партийного помещения у новосибирских ДПРовцев не было, и по средам на небольшом пятачке все того же Фонда молодежной инициативы собирались не так уж молодые, пока еще не дамы и не господа, а простые советские мужики и немного женщин. Не хватало не только квадратных метров, стулья тоже отсутствовали. Около часа обычно ждали , вот-вот начнется какая-то деятельность, хотя никто не знал, в чем конкретно она должна выражаться. Но ничего не начиналось, и потихоньку расходились по домам. Три-четыре раза я так постояла в толпе, и стали возникать первые антипартийные мысли и вопросы. В одну из сред зашла речь о том, что есть три свободных округа в областной Совет, что на 18-е октября в них назначены выборы.

- И что мы ждем? - спросила у председателя, председателем Травкин назначил нам бывшего профсоюзника В.Широкова.

- Сейчас не время идти на выборы, нужно окрепнуть и т.д.

- Вот и окрепнем в бою, - не понимала я.

Потом мне объяснили, что Широков потерпел с марта уже несколько неудач, в том числе и на российском уровне, и попросту не хочет больше рисковать, чтобы не потерять приобретенный с помощью Травкина авторитет. Меня тихо отвел в угол О.Воров, физик из Академгородка.

О.В.! А почему бы вам самой не попробовать баллотироваться? 75 округ - это в вашем Ленинском районе.

Олег уже имел в этом деле опыт: летом он выиграл выборы, но результат не был признан из-за недостаточной явки избирателей. И сейчас снова собирался взять старт в том же округе. Вопрос был неожиданным, но решение приняла мгновенно, испугавшись уже потом.

- Ладно, раз никто не хочет, в 75 округе буду я, - как выстрелила.

Посмотрели по-разному, кто с удивлением, кто с неодобрением, в целом - без энтузиазма. В нутре моем все дрожит от испуга, но форс мороза не боится - слово сказано.

Страдаю этим с детства: лечу на задранную ввысь планку безо всякой тренировки. Однажды участвовала в странном велопробеге. Странном, потому что до этого крутила педали всего лишь раз в жизни на подростковом велике в третьем классе в севастопольском дворе. Мамочка воспитывала нас барышнями и не покупала велосипед, потому как считала, девочкам пристойнее играть гаммы, и, когда я по утрам просыпалась, мой взгляд упирался в полированную черноту пианино. А соседке Ленке отец дядя Ваня - купил и научил нас кататься. Мы были счастливы, с тех пор я и запомнила, что ездить на велосипеде очень просто.

Моя сестра с мужем, студенты из Питера, и я из Одессы, скучали летом на каникулах в Керчи. Купаться и загорать уже надоело, Бахус тоже перестал развлекать. Татьяне было проще, ее занимала маленькая Настенька. А мы с Игорем тянули день до вечера, пока как-то не наткнулись на вывеску “ПУНКТ ПРОКАТА”. От нечего делать заглянули и увидели три слегка поржавевших велосипеда.

- Давай, поедем в поход, - предложил Игорь, даже не спрашивая, умею ли я ездить.

- Давай! - ни на мгновение не задумавшись, ответила.

Слово сказано! С этой минуты обсуждался только один вопрос - как из трех собрать два надежных. Дело было еще в том, что Игорь наш содержал 1,95 м роста и сколько при этом положено веса. Поэтому мои полутораметровые проблемы в расчет не принимались. Через два дня собрались, наметили маршрут - вдоль моря до Тобичикского озера, примерно 30 км, и утром пораньше выехали.

Сначала все шло, как надо: я впереди, он за мной - солнцу и ветру навстречу! Дорога была шоссейная, ничто не омрачало путь до первой маленькой горки. С нее уверенно скатилась, а дальше шел плавный подъем. И здесь я почувствовала, что мне его не одолеть. Спешилась и позорно повела коня в поводу. И так все подъемы до самого финиша. Игорь вел себя как джентльмен: шел рядом с моим позором, не гнушаясь и не смеясь, не бросил. Когда кончилось шоссе и пошла проселочная вдоль моря, стало ровно, но к тому времени от усталости дрожали руки с ногами, а вместе с ними руль. Я без конца падала, отмачивала раны в море, но упрямо продолжала путь. Озера достигли. Страшным был путь назад. Ехала, как сомнамбула. Шарахались от моих неожиданных пируэтов встречные автобусы, матерились их водители. Дома упала маме на руки, помню, что отпаивала она меня компотом с вишнями и абрикосами: на день его обычно варили большую пятилитровую кастрюлю.  

Примерно с тем же уровнем мастерства , но только применительно к выборам в народные депутаты, заявила я о своем участии в них. Для начала оказалось, что все документы нужно подготовить за два дня.

- Ничего, успеете, - сказал подбивший на эту авантюру Олег, объясняя процедуру выдвижения и регистрации кандидатов.

Тогда кандидатов выдвигали на собраниях трудовые коллективы. Понятно, что найти за два дня коллектив, готовый собраться, когда всем все уже надоело, и проголосовать, было невозможно. Проще всего это было сделать в родной конторе, но не успевала. Помог Саша Адамович, завсегдатай всех демократических тусовок последних двух лет. И хоть виделись мы с ним в первый раз, меня только что познакомил с ним Воров, мгновенно все понял - так велико тогда было чувство локтя - и пообещал найти какое-нибудь маленькое “товарищество”. И нашел. И выдвинули. Правда, потом эту стремительность мои соперники сумели использовать против меня. За час до конца регистрации принесла бумаги в Ленинский райисполком. Меня там никто не знал и не ждал, без препятствий записали шестой. Однако в процессе кампании неожиданно обнаружилось, что кандидатов семь. Кого зарегистрировали в оставшиеся после моего ухода полчаса, могу теперь только догадываться.

О предвыборной тактике не имея никакого представления, сочинила листовку. Простенькая такая - чуть-чуть о себе, побольше о своих демократических убеждениях и принадлежности к ДПР и крутой наезд на КПСС с первым секретарем ОК и председателем облсовета В.Мухой. По нынешним моим меркам - наивно до слез. Зато знаю, что искренне. Листовки тогда печатали в общем порядке на выделенные деньги; сказали, куда отнести текст и когда получить продукцию. Из организации выбрала и попросила быть доверенными лицами несколько человек. А дальше было все утомительно до бесчувствия и просто, как снег зимой.

Округ насчитывал около восьми тысяч избирателей. Решила за месяц, оставшийся до выборов, обойти всех персонально. Ходили мы с Г.Пантелеевой. Замечательная оказалась напарница. Я выделила ее еще на первом собрании по красоте и смешливости. Люблю веселых людей и, когда искала доверенных лиц, не задумываясь обратилась к ней. Она, также не задумываясь, согласилась. Тоже была из романтиков светлого периода: вечерами после работы оставляла мужа и дом, отводила к бабушке пятилетнего сына и отправлялась со мной на другой конец города звонить в чужие дома и разъяснять преимущества демократического общества перед тоталитарным.

- Здрасьте! - звонко говорила Галя в открытую дверь, - Вот ваш кандидат в депутаты, - показывала на меня...

И ведь открывали двери. И слушали. Не всегда, правда, соглашались. Спорили, даже кричали. Но ни разу не выгнали.  

Кончилась моя кандидатская дистанция, как и велопробег, не совсем, чтобы безрезультатно, но и без триумфа: усталость была - удовольствие не состоялось. Во-первых, моя тогда никому неизвестная персона почему-то заинтересовала обком. Накануне первого тура “вечерка” поместила рекомендацию избирателям заведующего социально-экономическим отделом ОК и депутата В.Киселева. Он считал, что ни в коем разе нельзя допустить избрания таких пустобрехов от ДПР как О.Воров и О.Лесневская. Впоследствии, когда Василий Николаевич был уже первым заместителем главы администрации области, у нас сложились хорошие отношения: я ценю его ум и образованность, редкие довольно качества. Что заставило его тогда выступить с заявлением, так и забываю спросить до сих пор.

Проиграла я во втором туре. Результаты первого избирательная комиссия, не скрывавшая неприязни, объявила сквозь зубы. Вышла в финал, что называется, ноздря в ноздрю с неким милиционером Сысоевым: он опередил меня на сорок голосов, а каждый из нас набрал около двух тысяч. Остальные - совсем помалу.

В те времена мне еще неизвестны были особенности души человека, когда он становится избирателем, не знала силы денег и специальных приемов предвыборной борьбы. Что-то, конечно, делала перед повторным голосованием, но то была обычная разъяснительная агитация. Не думаю, что мой конкурент из милиции, понимал в этом деле, а самое главное - имел средств, больше, чем я. Но существовала некоторая тонкость, об этом узнала спустя продолжительное время. У него был брат “из горкома”: маленький такой, неприметный человечек, ставший после крушения партийных органов видным чиновником Мэрии. Лично, тогда я думала, это просто доверенное лицо вроде Гали Пантелеевой, присутствовал он в день выборов в окружной комиссии с самого утра и до подведения итогов .

Кампания простого милиционера велась грамотно по законам жанра. Сейчас, конечно, никого не удивишь фамильными календариками, их стряпают, как визитки, и политики и бизнесмены. Тогда же это было в диковину. И все восемь тысяч избирателей обнаружили в почтовых ящиках расписанный по дням недели 1991 год под знаком С.В.Сысоева. Он прилагался к программе отнюдь не милицейского уровня, помню, что обещал С.В.С. каким-то хитроумным способом задействовать с экономикой принципы самоуправления. Но больше всего располагал избирателей к доверию чистый конверт с домашним адресом кандидата: такой, вот, я простой, весь перед вами, пишите...

Самый сильный психологический трюк был проделан поздно вечером перед выборами. Лестничные площадки всех домов, входящих в округ, кто-то завалил прокламациями. Не привычно разложил по почтовым ящикам, а грубо разбросал. Их было огромное количество: лежали на подоконниках, батареях, валялись под ногами. Люди шли с работы голодные, раздражительные. Натыкались на эту неопрятность и раздражались еще больше. Когда я увидела это, поняла, что проиграла. Отксерокопированный листок бумаги, исписанной невинным детским почерком с подписью - ”Группа поддержки” примерно следующего содержания: мы, молодежный коллектив из десяти человек, выдвигаем и поддерживаем О.В.Лесневскую, знаем ее всего месяц, но верим, что она постоит за наши интересы в областном Совете. И все! Прислушалась к разговору двух мужиков, шли голосовать:

- Пусть сидит дома, детей воспитывает!

Понятно, что никакой такой “группы поддержки” у меня не было. Ребята, которые быстро оформили мое выдвижение, потом рассказывали, их вызывали почему-то в Октябрьский РОВД, выборы проходили в Ленинском районе, и допрашивали: давно ли знают, откуда, почему выдвинули и т.д. И хоть все было по закону, парни немного перепугались. Но листовку такую не сочиняли и не распространяли.

Когда стал известен результат, я была к нему морально готова: Сысоев выиграл около 20% голосов. Не выясняла, осуществил ли он впоследствии свою экономическую программу в отдельно взятом округе, но ни на страницах печати, нигде больше имя его не попадалось. Кому и зачем понадобился он в депутатах, чтобы так виртуозно выключать меня из игры? Могу сказать, что сильно не расстроилась: гораздо интереснее для меня был процесс, чем результат.

И в стране, и в мире продолжались события. В Приднестровье щелкали первые выстрелы, президент Египта обращался с просьбой к президенту США отложить начало военных действий против Ирака на три месяца, чтобы дать еще один шанс Саддаму Хусейну переосмыслить свою позицию, а в ноябре газеты объявили “КОНЕЦ ЭПОХИ МАРГАРЕТ ТЭТЧЕР ”. “Железная леди” покинула политическую сцену с великолепной репликой: Чем подвергаться риску поражения и - что еще хуже, - унижению, лучше добровольно отказаться от руководства партией, правительством, страной.

Хорошо им в добротной старой Англии! Где мало что меняется от премьера к премьеру, где есть на всякий случай Ее Величество, где политик, уходя с государственного поста, может побеспокоиться о душевном комфорте, потому что за репутацию волноваться не нужно, там все в порядке. И о стране можно не думать - власть кому попало в руки не попадет. Это у нас, вздремнул президент - председатель парламента устраивает переворот, зазевались депутаты - президент наводит пушки на парламент. Как здесь можно с честью выйти из юдоли власти? День и ночь в круговой обороне.

Последняя встреча Президента СССР с г-жой Тэтчер была за несколько дней до ее отставки на встрече глав государств и правительств 34-х стран - участниц СБСЕ. Дама чрезвычайно взыскательного политического вкуса и жестких оценок, она высоко ценила Горбачева-политика, несмотря на его кажущуюся мягкость и свой известный всему миру яростный антикоммунизм. Ей было легче, она могла себе позволить уйти с блеском. А Горбачев исполнял свою миссию по дороге на Голгофу, с нее не сходят на полпути. Оставался год до скончания его эпохи. В Беловежской пуще уже припрятывали топоры рубить дубовый крест для распятия.