Впервые совесть наша специальным законом
отпущена на свободу: день Рождества Христова объявлен праздником на
территории России, Украины, Молдавии и Грузии. Это официальное сообщение.
Газеты, что успели разыскать, помещают на первых страницах рождественские
открытки начала века: новые пока не нарисованы. Но, - пишется в одной
из редакционных заметок, - не надо думать, что, вернув светлый праздник в
календарь, мы быстро вернем и все потерянное. Если бы! Предстоит тяжкий труд
души. Но труд упорный, тем более духовный, как всегда, тошен. Никто и не
собирался полоть буйно заросшую дорогу к храму. Более того, празднуя теперь
подряд советские и православные праздники, люди совсем сбились с нравственных
ориентиров.
1991 год вошел в наши дома, оставив за дверью
тринадцатую пятилетку. Она скончалась тихо и незаметно. Без итоговых собраний,
без звонких рапортов и наград победителям соцсоревнование уступило место на
первых полосах массовым забастовкам, сводкам о росте инфляции, победному маршу
республиканских суверенитетов.
Резкой критикой перестройки открывает
свое политическое досье Григорий Явлинский. Зампред Совмина РСФСР, подавший в
отставку через 75 дней после назначения, до января 91-го фигурировал в
общественном сознании не как политик, а исключительно в роли экономиста
авангардного направления. В первый раз я видела и слушала его на съезде ДПР в
декабре 90-го года.
Мода на “имена” стара, как мир - чем больше звезд
на партийном форуме, тем сильнее считалась партия. И Травкин преуспевал в этом:
всегда под рукой держал боекомплект именитостей - от С.Федорова до
М.Жванецкого. Случай с Явлинским можно считать в некотором смысле курьезным.
Для придания политического веса программному документу в список авторов
включили Г.Явлинского, не поставив в известность. А запланированное на съезде
его выступление как бы само собой подтверждало достоверность участия модного
экономиста в работе над партийной программой. Но Явлинский к неудовольствию
Травкина такое вольное обращение со своим именем не потерпел и выступление
начал так:
- Мое участие в документе лишь в том, что в эту
минуту перед вами держу его в руках. Думаю, меня включили в авторский коллектив
ошибочно. Должен сказать, и выступление мое следует рассматривать не как
партийное и политическое, а только как профессиональное экспертное.
Может быть, явно показная отстраненность от
политики была заявкой на будущее крупным планом собственное участие в ней. С
большой симпатией отношусь к Явлинскому и в течение последних лет с интересом
наблюдаю за ним в интерьере российского истеблишмента. При очевидном успехе,
при всей общественной значимости позиции, над ним довлеет какой-то знак,
определяющий радиус его влияния. Величину, больше которой этот радиус не может
стать. Возможно, это стремление всегда быть “в белом”? Почти болезненная
страсть пятерочника не сделать ошибку в контрольной, и оттого такие виртуозные
каприччио, которых чурается туговатый политический слух избирателя: будемте
проще - любят россияне. Или излишняя осторожность? Нежелание
рисковать? Лучше одному, чем расплескать свое, взявшись вдвоем нести одно коромысло.
Об эту осторожность расшиб романтический лоб Гайдар перед вторыми думскими
выборами, об этом позже. А то январское имевшее первый политический резонанс
выступление в “Московских новостях” называлось “ГИПЕРБОЛОИД ГРИГОРИЯ
ЯВЛИНСКОГО” и касалось принятой антикризисной экономической программы с точки
зрения несостоятельности перестройки.
Еще есть несколько дней до событий в Литве, но
уже парит в воздухе. Заявление отставника от иностранных дел Шеварднадзе о
надвигающейся диктатуре муссируют в прессе демократические политики.
Многотысячный митинг в Вильнюсе выступает против повышения цен - правительство
К.Прунскене в полном составе подает в отставку. Горбачев делает резкое
заявление в адрес ВС Литвы: Разуверившись в политике, проводимой нынешним
руководством, люди требуют введения президентского правления. Предлагаю ВС
республики незамедлительно восстановить в полном объеме действие Конституции
СССР и отменить ранее принятые антиконституционные акты. В ответ на него -
заявление Ландсбергиса, в котором тот квалифицирует требование Президента СССР
как ультиматум, похожий на ультиматум 1940 года. И вот она! Темная лошадка в
вильнюсской ночи, таинственный комитет национального спасения. Наподобие
антидудаевской оппозиции образца ноября 94-го.
Тринадцатое января с тринадцатью погибшими
наступило не неожиданно - общество было к нему готово. Может быть, потому и не
стала та ночь долгой полярной тьмой над всей страной, что встретила мощный
отпор не только в республиках Прибалтики. И, может быть, еще потому, что Горбачеву,
чтобы понять, насильно мил не будешь, не требовалось двух лет и ста тысяч
жертвоприношений.
Москва вышла на улицу 20-го января на девятый
день после трагедии. Это была минута молчания в полмиллиона голосов, а после -
в столько же глоток протест против насилия. Москва понимала, по такому
количеству людей Горбачев стрельбу не откроет ни при каких обстоятельствах, и
безбоязненно выражала свою волю. Она как бы проверяла его на верность его же
курсу подобно писателям-диссидентам в начале перестройки. Все стрелы летели в
Кремль. Гораздо менее многолюдная, но все же волна протеста прошла и по городам
республик. Новосибирский митинг не оставил особых впечатлений, кроме
запомнившейся резолюции, в которой содержалось обращение “в никуда” лишить
Горбачева Нобелевской премии мира.
Кроме искреннего народного гнева, вызванного
гибелью людей у вильнюсского телецентра, есть и цинизм политического
прагматизма. Руководители республик, Ельцин - в первую очередь, расчетливо
понимают, что добиться полноты власти на местах и взять Кремль в Москве, можно
только ценой распада государства. И откровенно эксплуатируют литовскую кровь в
этих интересах. На январской пресс-конференции Б.Ельцин говорил:
- Мы вообще возлагаем большие надежды на
сотрудничество Белоруссии, Украины, Казахстана и России, готовим
четырехстороннее соглашение. Мы, четыре республики, намерены координировать
свои действия в том числе и в отношении Прибалтики.
“Американские друзья” с одной стороны подогревают
процесс распада, с другой - обеспокоены судьбой СССР. Вот мнение на злобу дня
известного советолога Стивена Коэна: Стало модным в США призывать к
медленному расколу Советского Союза, но никто не выражает вслух беспокойства по
поводу того, чем обернется появление дюжины или больше бедных государств:
увеличением на планете числа демократических государств или диктатур. А за
два месяца до всесоюзного референдума политический обозреватель “Известий”
С.Кондрашев пишет о раздрае в стране и в мире: Американское правительство,
которое так или иначе дирижирует политикой Запада, сейчас считает для себя
естественным такие контакты с республиками, которые еще полгода назад были в
его глазах дипломатически недопустимыми... Развитие центробежных сил в
Советском Союзе все решительнее и неотложнее ставит перед американцами выбор:
на кого делать ставку? Тем временем их подталкивают из нашей среды, им
указывают на новые возможности. Б.Н.Ельцин проинформировал журналистов о своей
беседе с послом США Дж.Мэтлоком, которого он принял наутро после вильнюсской
ночи. По мнению Ельцина, <<крупной стратегической ошибкой американской
администрации>> является игнорирование процессов суверенизации
республик.. Попросту говоря, в разворачивающейся “битве титанов” один из них
советует послу крупнейшей иностранной державы отвернуться от другого, а именно
от центральной власти, и иметь дело прежде всего с ним... Вот знамение нашего
распада! На наших глазах разбирают крышу нашего дома, нашу общую внешнюю
политику, которая худо-бедно предохраняла нас от разных напастей в этот
жестокий страшный век....
Грош цена, Борис Николаевич, теперь вашим с
Лукашенко лобызаниям! Как опытный сапер, минировали вы Советский Союз,
прокладывая бикфордовы шнуры по всем направлениям. Но здесь хотя бы все ясно:
цель - выдавить Горбачева из Кремля - определена и оправдывает средства.
Удивительно другое - амбивалентность народных чувств! Как понять, что
проголосовав в тиши избирательных кабинок за сохранность государства,
фактически поддержав на мартовском референдуме Президента СССР, русские уже на
следующий день толпой валят на ельцинские демонстрации, а украинцы неполный год
спустя почти единогласно голосуют за свою “незалежность”?
Если представить население Союза огромной такой
личностью, телом с душой и разумом, то все происходившее в нем с марта по июнь
91-го можно объяснить только острейшим конфликтом сознания с бессознательным.
Известно, такое состояние порождает болезнь и глубокое расстройство психики.
Остается думать, что народ был болен и от боли слеп, когда вел к власти своего
кумира. Хорошо помню весеннюю эйфорию противостояния, которая началась после
выступления Ельцина сначала по ЦТ, а потом в Доме кино и закончилась всеобщим
аффектом 12-го июня, в результате которого Россия получила своего первого
президента.
10-го марта под аудиозапись знаменитой речи
прошел всероссийский митинг. “Де юро” новый вождь призывал к
объединению демократических сил, “де факто” - сказать Горбачеву “нет”.
Подспудную мысль Ельцина облачил в словесную форму Ю.Афанасьев, открыто призвав
полумиллионную Манежную площадь проголосовать против обновленного Союза.
Более осторожный в политике Г.Попов призывал ответить лукаво: Горбачеву наш
ответ: СССР - ни да, ни нет! На мгновение словно бы очнувшись, через
неделю в воскресный день народ более, чем семьюдесятью процентами, протянул
руку все-таки Горбачеву. То ли руки не встретились, то ли сознание снова
помутилось, ослабив волю, но компас народной любви все круче показывал на
Ельцина.
Говоря словами Высоцкого, ясновидцев, как и
очевидцев, во все века сжигали люди на кострах. Все же были
Кассандры! Новосибирская “Вечерка” в преддверие народного волеизъявления
публиковала подборку читательских писем. И нужно сказать, достаточно
непредвзято: три - согласно официальному курсу, два - против. Официальным тогда
был курс Президента СССР, но письма невыдуманные, живые. Нельзя отдать
страну на растерзание князькам типа Ельцина, - писала читательница
Терентьева, - чтобы наставить шлагбаумов, и ездить к своим родственникам,
как за границу - с визой. Тогда эти слова казались дикой фантазией
истерички, немыслимой в реальной жизни.
Но вот совсем недавно летом 96-го я увидела эту
фантасмагорию, увы, не в бреду. Еду на сомнительную Украину в
Керчь. Сомнительную теперь, потому что, когда мы росли там в Советском Союзе,
мало кто интересовался республиканской принадлежностью. После смерти папы
мыкаюсь между Крымом и Сибирью - мамочке уже 78, а переезжать к нам не хочет:
не может оторваться от родной могилы, огороженной на двоих. Со мной в купе
приятная парочка студентов-молодоженов из Москвы. Лет им чуть больше двадцати,
в Крым едут впервые. Спрашивают, где лучше остановиться, чтобы загорать и
купаться. От них, как гром среди ясного неба, слышу:
- А у вас виза есть?
- Что? - не понимаю.
- Виза. Мы тоже сначала не знали, а как узнали,
еле-еле успели получить. В ОВИРе такие сложности,
очереди...
Они говорят об этом спокойно, даже с радостью,
как о преодоленном препятствии, примерно, как раньше мы говорили о том, что
достали билеты. У них уже другие представления о масштабах родины. А во мне
яростно кипят песни студенческой юности - по всей земле пройти мне в кедах
хочется..., а ты пиши мне письма мелким почерком, мой адрес не дом и не улица,
мой адрес Советский Союз. И перед глазами выпускной альбом с картой “СССР”
на последней странице, где от Охотского моря до Прибалтики и по южной границе
вклеены молодые фотографические лица моих однокурсников. В нашем институте в
связи со спецификой приобретаемой профессии было союзное распределение. Моих
любимых подружек - двух Ларисок и Людку Иванову раскидало оно в Питер - Душанбе
- Кишинев. Галя Шутова уехала в Белоруссию, Серега Ананян - в родную Армению. И
несть числа, сколько нас распределилось по России и осталось на Украине. Каждый
раз, когда начиналась очередная война за независимость, я с тревогой вспоминала
своих товарищей. Как там Серега в Ереване? Жива ли Женя Воронова - она осела
служить в приднестровском Тирасполе. Вредина Жаннка Коливердова, никогда не
давала конспектов, пиши- говорила - сама, уцелела ли она с дочкой в кровище
Грозного? Даже в Буденновске, слава богу, если жив, есть у меня приятель -
гидролог Коля Бондарев.
Под смуту воспоминаний подъезжаем к Харькову.
Здесь граница. В проеме двери - человек в форме, рука вскинута под козырек:
- Пограничная служба. Прошу предъявить документы.
Молодые люди достали паспорта с визовыми
вкладышами. Пограничник внимательно, как в кино, изучил, сверив взглядом
идентичность фотографий. Я без слов подаю паспорт. Сразу вопрос:
- Разрешение на въезд?
- Я домой еду, к маме, - голос спокойный, а
из-под очков неконтролируемо сверкает лед, выдает готовность брать границу
штурмом.
Все понял, вернул паспорт, молча. Видимо, еще
помнит. А ведь через пять лет могут и забыть, будут ссаживать с поездов
нарушителей границы - детей, племянников, внуков. А там, глядишь, перемрут
матери, тетки, бабушки - и оборвутся обременительные родственные узы. Пал
Советский Союз, как легендарная Троя, не вняв пророчествам безумной вещуньи.
Распахнул ворота коварному обману и поплатился за доверчивость.
Не секрет, пост российского президента создавался
специально для Ельцина, а точнее - для упрочения земли под ногами тех, кто
объявил поход на Кремль. Об этом недвусмысленно заявил на 3-ем Съезде Руслан
Хасбулатов, вернувшись после переговоров с Горбачевым. Съезд прервали после
того, как в Москву во исполнение Указа Президента СССР “О временном
приостановлении в Москве проведения митингов, шествий и демонстраций”
были введены войска. По этому поводу и шли переговоры. Хасбулатов тогда сказал:
- Будь в России настоящая власть, это
обсуждать бы не пришлось. Теперь, я думаю, вы понимаете, какой вопрос мы должны
ставить в повестку первым.
Он подразумевал поправку в Конституцию о введении
в России поста президента. Трудно сказать, что заставило тогда Горбачева, зная
настроения москвичей, издать такой провокационный указ. Внешне до сих пор это
выглядит ошибкой. Сразу резко отшатнулась в сторону Ельцина колебавшаяся
интеллигенция, собственно и составлявшая перестроечную опору Горбачева. Народ в
массе своей давно уже влюбленно глядел на чубатого ухаря, бесстрашно ныряющего
с моста в речку, задирающего подержанным “москвичом” машины на перекрестках,
постоянного участника разных историй. Жизнь Ельцина проходила перед страной как
серия драматических комиксов. Комиксы - во всем мире любимый народный жанр, их
герои пользуются популярностью. Поэтому откат просвещенной либеральной элиты
фактически оставил Горбачева наедине с наполовину расколотым аппаратом:
смертельно ослабевшая партия отвернулась еще раньше.
Формально поводом для этого указа и последовавших
за ним танков на Манежной площади послужило письмо 29-ти нардепов, обратившихся
за защитой от неуемных избирателей, угрожающих якобы их жизни на подступах к
Кремлю. Тогда неожиданно прославился один из моих земляков - новосибирский
депутат Владимир Боков, он тоже подписал злополучное письмо. Мне кажется
маловероятным, что обращение всего 29-ти депутатов из тысячи было встречено с
такой готовностью без предварительного сговора: не было и не могло быть в истории
нашей страны такой трогательной заботы о ничтожном меньшинстве, если эта забота
не совпадала с генеральной линией. Скорее все походило на спланированный сюжет.
Но не в этом дело.
Подвиг Горбачева в том, что люди перестали
бояться. Не потому, что такие храбрые, а потому что точно чувствовали, пока
есть Горбачев в Москве - танки москвичей давить не будут. Скажите, кто из
гражданских, не военных, теперь после октябрьских событий 93-го, когда показали
настоящие кровь и пламя, выйдет на баррикады? Никто! А тогда семьсот тысяч
пришли на Пушкинскую площадь продемонстрировать любовь к Ельцину и доверие
горбачевскому либерализму. Через сутки 29-го марта БТРы покинули Москву, не
оставив кровавых следов. А мы ликовали, наивно думали, что это наша победа, и
продолжали торить дорогу тому, кто не боится крови за корону - обряжали и
холили троянского коня.
Незадолго до выборов Ельцин рассуждал на
известинских страницах.
- Каковы гарантии русскоязычного населения в
связи с вашей позицией о суверенитетах, - спрашивал интервьюер.
- Прежде всего такими гарантиями не могут
быть танки и насилие, - отвечал интервьюируемый.
Не икалось ли, когда женщины и их малые детки под
бомбежкой в родильном доме Шали на общем языке слез вспоминали, Вас, российский
президент?
Вернувшись с антигорбачевских митингов, депутаты
расселись в Кремле, и третий внеочередной Съезд продолжил свою работу. Там
разворачивалась первая внутренняя драма. И снова в центре событий Ельцин.
Историческое выступление “шестерки”, потребовавшей отставки председателя ВС,
вместо свержения с престола завершилось полным триумфом гонимого. Созванный
совершенно с противоположной целью Съезд наделяет Ельцина дополнительными
полномочиями и, плюс к тому, формирует в своих рядах его оплот под названием
“Коммунисты за демократию”.
Перед надвигающимися президентскими выборами
поддержка коммунистов очень выгодна: большинство избирателей предпочитали
розовый цвет, белые одежды радикальных демократов многим с непривычки резали
глаза. Хотя было и наоборот. Мой муж, к примеру, и раньше особой приязни к
Ельцину не высказывал, а как только стало известно, что в “вице” тот выбрал
Руцкого, твердо сказал, голосовать за него не пойдет, а за остальных - тем
более. Коммунистов не терпел и не терпит до сих пор с любой интенсивностью
окраски - от бледно-розовых до ярко-красных. Я же - каюсь!
В тот год моя дочь Вика достигла избирательного
возраста, с ней и отправились мы выбирать президента. Уже зашторившись в
кабинке, вдруг обнаружила, что мне случайно выдали два бюллетеня: голубенькие
листочки просто плотно слиплись. Посовещавшись с ребенком, решила, не грех,
если использую оба - не просила, так вышло. Наверное, бес послал, чтобы было в
чем раскаиваться. В азарте политической игры я двумя руками проголосовала за
Ельцина. Но что не агитировала за него никогда - это точно, и в этом вижу
отпущение.
Через три года ельцинского президентства пришлось
много ездить по районам Новосибирской области с депутатом СФ А.П.Мананниковым.
Встречи с избирателями в нетопленых и обшарпанных сельских клубах проходили под
общий стон, известный со времен Радищева: Что крестьянину мы оставляем? То,
чего отнять не можем: воздух. Проклиная власть, люди словно бы и не
помнили, как везли из города в свою глухомань листовки-иконки с изображением
статного молодцеватого кандидата в президенты, как ставили на божницу. Один
только дедок, положа руку на сердце, признался:
- Сами же его, черта, выбрали. Моя бабка весь
телевизор слюнями измазала, его целовала, а теперича снова мажет. Только уже
плюет.
- Плюет, но кается ли? - спросил Мананников,-
Небось, проклинает Горбачева?
Примерив шапку Мономаха, Ельцин отправляется в
стартовую поездку. Это было второе июля, это был Новосибирск. Здесь впервые и
наблюдала героя в натуре. Местная власть в лице председателя облсовета В.Мухи
встречала без подобострастия, однако с должными вельможными почестями. Да и сам
Ельцин еще стеснялся выдавать себя за монарха: ездил по городу, как простой;
хоть и в сопровождении ГАИ, но махал рукой горожанам из простого серенького
рафика, не пугался женской ласки - при мне на крыльце облсовета одна тетка чуть
не задушила президента в объятиях.
Монарх - не монарх, а усвоенную еще с обкомовских
времен дистанцию считал нужным соблюдать. Новосибирские “демороссы” наивно
полагали, что Ельцин непременно захочет лично встретиться с теми, которые так
много сделали для его победы, считая победу общим достоянием. Актив
“ДемРоссии”, не получив ответа на телеграмму с просьбой о встрече, лихорадочно
искал возможность все-таки своего добиться. И нервно требовал от российского
депутата Мананникова заполучить президентское внимание. Мананников лучше нас
всех знал Ельцина, за полтора года насмотрелся. Он понимал и пытался объяснить
романтикам, что затея безрезультатна: мы после победы для Ельцина никто и звать
нас никак. Но романтики настаивали, и он уступил. Взяв с собой нескольких
местных депутатов, поехал вечером в апартаменты с приветом от местных
демократов. Делегацию, как он и ожидал не приняли, сослались на недомогание
президента. Ох, это вечное его недомогание!
- У меня ангина, - плаксиво заявляет с трибуны
здоровенный мужик, и кто-то уже несется к нему с молоком и медом.
- У меня вчера была температура, - плачет в эфир
большой ребенок, как будто призывает всю страну развернуть утиральники для
президентского насморка.
Это было еще задолго до того, как президент впал
в стойкую нетрудоспособность.
На следующий день по расписанию официальной
программы была так называемая встреча с общественностью. В пять часов вечера
Дом политпросвещения переполнен. Обычный партхозактив в роли общественности
разнообразят разного уровня новосибирские депутаты. Свою речь Ельцин начал, как
полагается, с ангины и температуры. Потом, хорошо помню, твердо пообещал
провести осенью прямые выборы глав областей и республик (мы их потом ждали
пять лет), потом говорил, как важно в настоящий момент укреплять суверенитет
России, чуть-чуть мазнул суверенностью по Сибири - коснулся только что
созданного “Сибирского соглашения”. Из ответов на вопросы запомнился один.
- Борис Николаевич, чем занимается ваша жена? -
вопрос с подачей в адрес Раисы Максимовны.
- Нечего о ней здесь говорить! Пусть дома сидит,
внуков воспитывает, - был раскатистый ответ.
Потакая обывательскому раздражению против
Р.М.Горбачевой и тем самым против самого Горбачева, готов был собственную
благоверную “за печку” спрятать, не задумываясь, что придется и самому
когда-нибудь, обучившись манерам, выводить под локоток супругу на свет. А после
- и дочку под прицельный огонь журналистов и сплетников! Но тогда многим это
понравилось, раздались даже аплодисменты.
В зале стоял микрофон. Несколько человек
устремились к нему. У меня тоже был вопрос к президенту. Встала за Тимуром
Хановым, депутатом горсовета.
- Борис Николаевич, - начал Тимур, - новосибирские
депутаты-демократы просили вас о встрече. У нас здесь очень сложная обстановка,
такая встреча была бы полезна, мы вместе с вами добивались победы...
- Демагогия! - буквально взревел голос с трибуны.
- Я, понимаешь, болею. У меня температура. У меня нет времени встречаться с
отдельными демократами, меня избрал весь народ...
Шла прямая трансляция по ТВ. На глазах у всей
области Ельцин растоптал своих самых преданных сторонников. Я отошла от
микрофона. Ответ получила, не задав вопроса. А вопрос был вот какой. В первый
день пребывания в Новосибирске, как принято еще с ЦКовских времен, президент
посещал предприятия. На одном из заводов прямо на глазах у Ельцина гэбисты,
охрана, аппаратчики ли скорее всего наши, но может быть и московские - теперь
не выяснить - схватили под руки и грубо вытолкали за черту близости “к телу”
народного депутата со значком на груди. Им был Алексей Мананников. Я хотела
спросить президента, почему он не остановил своих “прикрепленных”..? Правда ли
это, что его призыв из Дома кино к демократам был только на время выборов, а
теперь - новая игра и он снова со своей родной номенклатурой? Удар ответа
достался Тимуру. Представляю, как отлетела бы от микрофона, задай свой вопрос.
На следующий день весь город только и говорил о том, как Ельцин катком прошелся
по демократам. Это были первые маленькие разочарования.
Страна уходила в лето. Еще трудно было купить
билеты на юг. Несмотря на павловское повышение цен, были кое-какие деньги к
отпуску, и все жили предстоящим отдыхом. Казалось, что можно отдохнуть и от
политики. Будем надеяться, двум самым влиятельным нашим политикам достанет
мужества и воли преодолеть все личное и осознать свою взаимную необходимость
России и стране, - писал известинец В.Выжутович, - Хватило бы и нам
мудрости и выдержки, чтобы не толкать президента России под левую руку, а
Президента СССР - под правую. С такими надеждами застал нас август 91-го
года.
За надеждами, правда, стоял незаметный простому,
в заботе об урожае уткнувшемуся в огородную грядку глазу процесс подготовки
реформы Союзного договора. Он вошел в историю под названием ново-огаревского. А
начался с подписания в апреле совместного заявления центра и девяти союзных
республик о сотрудничестве во имя стабилизации положения в рамках Конституции СССР.
Главным средством стабилизации намечено было скорейшее подписание Союзного
договора.
Это заявление вызвало бурную дискуссию в
политических кругах. С началом выработки условий подписания Договора первый
резкий выпад против Ельцина сделали радикальные демократы. Ю.Афанасьев упрекал
выдвиженца “ДемРоссии” в сотрудничестве с коммунистическим номенклатурным
центром, толкая его под ту самую “под левую руку”. Ельцину же в тот момент была
выгоднее позиционная война с Горбачевым, чем прямое столкновение. И он
лавировал в кулуарах Ново-Огарева, используя временное замирение, чтобы
участвовать на первых ролях. Участвуя, подтачивал исподволь прочность
горбачевского авторитета и наводил мосты в отношениях с руководителями других
республик для упрочения своего. И все-таки Договор выкристаллизовался.
Ново-огаревские обсуждения фактически сформировали новый политический Олимп:
Горбачев плюс республиканские лидеры.
Вырисовывалось другое будущее. В нем не было уже
места верхушке хиреющей компартии и той части номенклатуры, что из-за своей
неповоротливости не вписалась в процесс. Именно отсутствие перспективы в
зарождающемся новом государстве для бывшей союзной олигархии и явилось причиной
августовского 91-го года путча. А вовсе не идейные догмы и тем более не забота
об отечестве.
В те дни я была в Москве. Проездом по дороге в
Крым, там уже отдыхали у бабушки дети, выясняла какие-то партийные
обстоятельства с Н.И.Травкиным. Тогда это казалось очень важным: на 17-е было
назначено заседание руководящего органа - правления. Должна была состояться
разборка внутрипартийного раскола - кто настоящая организация в Новосибирске. Я
представляла ту часть, которая очень не нравилась председателю. Пошумели,
послушали, Ильич выдал, какая есть на сегодня правильная политическая линия, и
разошлись буйные и полные демократических надежд.
Других дел не было. Поехала к сестре в Загорск и
провела там 18 августа. Оттуда по телефону договорилась с А.П.Мананниковым, что
завтра приеду к нему в Белый дом, попросила, чтобы с утра заказал пропуск. Утро
19-го августа ничем особенным для тех, кто не включал радио, не отличалось.
Было тепло и солнечно. Я надела белое платье и отправилась в Москву. Чтобы
приехать к 10-ти часам, пришлось встать пораньше: от Загорска до Москвы -
полтора часа пути. Народ в электричке в большинстве дремал, женщины - вязали.
Ни волнения на лицах, ни испуга я не заметила, если кто и говорил о чем, то
исключительно о личном. В метро тоже ничто в глаза не бросилось. До самого
Белого дома доехала в полном неведении. Не успела удивиться, почему у главного
подъезда так много машин, как двери раскрылись, выпустив толпу людей, гомонящую
на всех языках мира и с телекамерами на плечах. Они расселись по машинам и
быстро разъехались.
- Какая-то пресс-конференция, - подумала и удивилась,
что рано.
Спустилась в “бюро пропусков”. Там скопилось
несколько человек. Все толпятся возле телефонов. Постучала в окошечко. Раз...,
другой. Не открывается. Оглядываюсь по сторонам. Вдруг мне респектабельный
мужчина с недоумением:
- Вы что? Ничего не знаете?
- А что?
- Переворот! Посторонних не пускают, только что
закончилась пресс-конференция. Ельцин, кажется, уже приехал.
Так в десять часов утра 19-го августа у самого
Белого дома я узнала о ГКЧП. Сразу потеряли важность проблемы, из-за которых
задержалась в Москве. Набираю номер:
- А.П.! Что случилось?
- Вы внизу? Я сейчас выйду.
Поднимаюсь в смятении по лестнице к подножию
символа российской демократии. В этот час там еще не было почти никого -
человек десять-пятнадцать от силы. От подъезда мне навстречу Мананников, тоже
по-летнему в белой одежде.
- А.П.! Что все это значит? Что будет?
- Ничего! Максимум через три дня все кончится.
- Расскажите хоть вкратце, я не включала ни
телевизор, ни радио...
- А там ничего и не говорят, музыку играют.
Сказали только, что Горбачев болен и теперь у власти ГКЧП. Я сам узнал по
телефону. В пять утра меня разбудил звонок из Новосибирска. Там на четыре часа
раньше день начинается. Звонил Асташкин, сказал, хватит спать, переворот. Я
собрался и поехал сюда.
- А внутри что?
- Ничего. Сидим, ждем штурма. Смешно! Кто ж так
перевороты делает! Посмотрим...
В этот момент сверху мы увидели, как в нашу
сторону движутся танки. Их было около десятка. Неуклюже спускались они с моста
и разворачивались на Краснопресненскую набережную.
- Пошли? - сказал мне как-то буднично, безо
всякой позы Мананников, - Остановим?
- Пошли, - ответила, и мы стали спускаться.
Поперек проезжей части цепью нас встало тех же
человек десять-пятнадцать. Я никогда так близко не видела танк. Непуганой
совсем не было страшно. Только противно дымно воняла какая-то труба из-под
железного брюха. Первый остановился, буквально уткнувшись мне в живот. Люк
открылся, и из башни высунулся белобрысый совсем мальчик.
- Как Стасик! - вспомнила я сына, и стало жалко
не себя, а танкиста.
Какая-то баба с воплем ринулась на броню.
- Фашисты! - кричала она, взобравшись на гусеницу
и пытаясь зачем-то заткнуть газетой смотровую щель.
- Сама фашистка! - подумала про себя, а вслух
сказала:
- Чего орешь, дура, он же тебе сынок!
Танкист из-под шлема с любопытством озирался, не
предпринимая никаких действий. Не было ни майоров, ни полковников. Кто их,
зачем послал? Ответа не было.
- Слезай! - улыбаясь, махнул ему рукой
Мананников, - И иди туда, прячься! - показал в сторону Белого дома, - Бог не
выдаст - свинья не съест!
Тот в ответ рассмеялся. Стали приподниматься и
люки других машин.
- Ладно, уже неинтересно, без нас справятся, -
увел меня “с поля боя” депутат.
Поднявшись снова наверх, стали прощаться.
- Мне пора, - сказал А.П., - Вы когда уезжаете?
- У меня билет на двадцать первое.
- Уезжайте сегодня, - и добавил строго, - больше
под танки не лезьте.
Я смотрела, как он быстро удалялся.
Сказать, что Мананников человек скромный, не
решилась бы. Скромные тихи и незаметны, не вытащишь на публику. Скромный лидер
- в советской пропаганде образ Ленина. Правдив ли он ? Гротеск, своего рода. На
самом деле - или лидер, или скромный. Мананников - безусловно лидер. И все же.
Блестящий оратор, он за годы своего депутатства не примелькался у микрофона.
Много раз видела, смелость свою обнаруживал как раз тогда, когда нет ни одной
телекамеры, и напротив, когда появлялись фиксаторы истории, уходил из кадра. И
даже под мелкими “добрыми делами” избегал расписываться:
- О.В! Нужно отвезти со спонсорами в Дорогинский
детский дом подарки к празднику.
Нет, чтоб самому поехать, я-то знаю, кто нашел
спонсоров! И видела, как другие депутаты разрезали всякие ленточки и дарили
гостинцы исключительно при ярком освещении. Но такова натура.
После провала путча, многие, кто хоть как-то был
причастен к событиям, спешили отметиться. В Новосибирской “вечерке”, например,
29-го августа рассказывает о себе представитель президента А.Манохин: Не
хочу рисоваться, но у меня ни минуты не было сомнения, что нужно что-то делать,
и делать решительно. Стал думать... Надо организовывать подпольное сопротивление,
ведь в Москве явно заберут. Значит лететь в Новосибирск, поднимать народ! Решил
прорываться... В этом же номере прочитала и о собственном противотанковом
стоянии. Оказывается, когда все кончилось, А.П. сообщил в Новосибирск, как
Лесневская останавливала танки. И мои товарищи по партии
побеспокоились о героической публикации с фотографией. Вернулась из отпуска -
удивилась:
- Было дело, но меня же А.П. “на подвиг” личным
примером подвиг.
- Правда? А что же он ничего о себе не сказал?
Так и не засветился Мананников в Защитниках
свободной России. А в тот момент он удалялся именно туда, в стены Белого
дома, где, кто - с ужасом, а кто - с готовностью стоять насмерть, ждали штурма.
Было одиннадцать часов утра. Когда его светлая
фигура скрылась в подъезде, я почувствовала страх. Внизу подо мной настороженно
замерли орудийные башни боевых машин, над - пока еще безоблачное небо, позади -
несколько ярких перестроечных лет, впереди - неизвестность. Люди прибывали
медленно. Поэтому чувствовала себя почти в одиночестве. Кто был, обменивались
не информацией, а предположениями. Суетились несколько иностранных
тележурналистов. В один из микрофонов рассказала, что думаю обо всем об этом, с
каким-то научным сотрудником попереживала о судьбе Горбачева.
Первое логическое действие совершилось только
после двенадцати. Из БД выскочил взлохмаченный человек с пачкой листовок. В нем
неожиданно для себя узнала нашего новосибирского горсовета депутата
А.Кричевского. Поговаривали, что пристроился в помощники к Бурбулису и осел в
Москве. Его мгновенно окружили, вырывая из рук Указ без номера, датированный 19
августа, 12 час. 10 мин, в котором Президент РСФСР Б.Ельцин постановляет: Считать
объявление Комитета(ГКЧП) антиконституционным и квалифицировать действия его
организаторов как государственный переворот, являющийся ничем иным, как
государственным преступлением. Я храню эти порванные в борьбе за
обладание, измятые и пожелтевшие листочки бумаги с плохой печатью. В ту минуту
это было единственное, что хоть какое-то указывало направление: сопротивление
объявлено, осталось собрать войска.Несколько минут спустя появился и
главнокомандующий.
Ельцин возник в дверях внезапно. Двинулся
решительно крупным шагом чуть впереди охраны и сопровождающих депутатов вперед
и вниз по лестнице. Получилось, что оказалась с ним почти вплотную справа в
одной шеренге. Это общее движение полусотни людей разной общественной
значимости, но единое в целевом порыве, снова вселило ощущение душевного
равновесия. Люди внизу, расположившиеся возле танков зашумели:
- Ельцин! Ельцин!
А он легко поднялся как раз на тот самый танк,
путь которому я преграждала своим животом, поочередно уважил рукопожатием трех
молоденьких ребят в танкистских шлемах. Вслед грузновскарабкался
маленький рядом с ним генерал Кобец. Толпа встретила его негодованием, видимо,
посчитав хозяином бронетехники.Но кто-то поправил, что наш, мол,
генерал. Недовольство тут же сменилось бурным ликованием: давай, генерал,
держись наших! Характерно, что Ельцин не призвал народ в ополчение для защиты
президента, а пообещал защитить народ от преступников ГКЧП. Я отметила это. И в
этом была его сила. И под нее само собой собралось ополчение.
Небо начало хмуриться. К двум часам полностью
затянуло облаками, когда с верхней ступеньки лестницы, в окрестности которой то
с понижением, то с возвратом на нее я провела уже почти четыре часа, вдруг
увидела огромное шествие. Чтобы лучше видеть впечатляющее зрелище, взбираюсь на
широкие гранитные перила. Правда, потом это, чуть не закончилось увечьем, когда
с лестницы стала напирать толпа, оттесняя меня с гранитного пьедестала прямо на
вершины растущих глубоко внизу елей, но не то было важно. Главное для очевидца
- лучше видеть! Впереди ехала машина с подъемником, с него что-то там делают на
высоте, может быть даже зажигают кремлевские звезды. Верхом на
длинной-предлинной трубе сидели люди и держали во всю длину трехцветный флаг.
Людское море заполняет пространство возле БД. Мелькают знакомые лица. Изо всех
сил пытаюсь не свалиться в хвойную пропасть, для надежности сажусь, свесив ноги
в безопасную сторону. Рядом со мной стихийно образовалась трибуна. На гранит
встают выступающие и клянутся отстоять демократические ценности. Когда выступал
Руслан Хасбулатов, хлынул ливень. Чувствую, что меня в прямом смысле смывает
вниз, я судорожно цепляюсь за ногу будущего вождя оппозиции. Он ее, спасибо, не
отдергивает: остаюсь в живых.
Дождь больше почти не прекращался до самой
победы. Вымокла до нитки и замерзла. Вижу, как во внутренний двор БД въезжают
огромные сине-красные милицейские машины. По толпе ветром прошелестело:
- Шшштттууурм, - и тут же, - нет, это Баранников,
он за Ельцина!
События не происходили, а как бы готовились. Люди
слонялись без дела. По рядам прошло сообщение, что завтра в 12 будет митинг.
Решила, завтра приеду, а пока пойду. Было уже четыре, нужно возвращаться в
Загорск: Татьяна извелась, наверно, зная мою тягу к приключениям.
Выйдя за здание СЭВ на Калининский проспект,
попала как будто в параллельный мир. Там у БД казалось, весь мир только
происходящим и занят. А здесь такое впечатление, что никто ни о чем не знает
или всем глубоко наплевать. Озабоченные бренностью жизни прохожие, озирались, в
какую бы пристроиться очередь. Везде что-то давали. Навстречу попался
старик с тремя “столичными” батонами под мышкой. В одну из дверей вилась тонкая
змейка: выбросили лак для ногтей. Попалась на глаза напряженная
торговля ирисками. В метро признаки духовности на лицах были, но не так, чтобы
очень наглядные. Устав за день, обратные полтора часа в вагоне проспала.
Дома меня действительно потеряли. Вечерние
новости, по недосмотру узурпаторов вырвавшись на свободу, показали дрожащие
руки гкчпистов, заявление Ельцина. Драма отдавала комедией. Неясно только было,
что с Горбачевым. До глубокой ночи сидела у телефона. Дозвониться было не очень
трудно:
- А.П.! Как у вас?
- Нормально. Вокруг костры жгут.
Часа через три:
- А.П.! Как у вас?
- Нормально. Баррикады строят.
- А штурм?
- Наверно, ждут, пока построят.
И снова:
- А.П.! Как у вас?
- Нормально. Майор Лебедь привел танки.
- Как?! Штурм?
- Да, нет! Под триколором.
Утром снова электричка везла меня в Москву. Из
метро вышла возле магазина “Подарки”. И сразу уперлась в плотное оцепление из
танков, БТРов и прочих самоходок. Все подходы к Кремлю наглухо перекрыты. На
улице Горького почти безлюдно. Небольшая кучка людей вела переговоры с
солдатиками, они уныло отмалчивались. Несмотря на кажущееся миролюбие, сила
производила должное впечатление, смеяться, по крайней мере, не хотелось. Снова
стало жутко. Чтобы прогнать страх, пешком отправилась к БД. По дороге еще не
раз споткнулась о военный патруль.
На подступах к Белому дому народ сгущался.
Наблюдалась уже в некотором смысле деловитость. Действительно возводились
заграждения. Выгружались и ставились, почти как в редут, бетонные плиты, и в
качестве наполнителя всякий хлам. На Калининском была даже какая-то яма
разрыта. БД окружен двойным кольцом гражданской охраны. Хотя подойти не
составляло сложности: достаточно было сказать, что против ГКЧП, как ты считался
своим и здесь же получал поручение. Больше всего запомнилась запись в
ополчение: очень было похоже на 41-ый из кинофильмов. Я видела очередь
тридцати-сорокалетних мужчин, некоторые держали в руках матерчатые женские
сумки-авоськи с тем наспех собранным, что испокон веку брали с собой русские
мужики хоть в тюрьму, хоть на войну. Мне потом муж рассказывал, он в те дни был
дома один без нас, что провел две ночи с такой котомкой у приемника, ловя
позывные “Свободы”, готовый в нужную минуту отправиться на гражданскую. И после
того, чему была очевидцем, мне что угодно могут рассказывать писатели: недавно
читала в каком-то романе, что в 91-м на защиту БД вышли одни уголовники и
жулики - народные кровососы. Буду говорить - нет. Может быть, были и они. Может
быть были они внутри. Но снаружи в боевые десятки записывались инженеры в
пиджаках с потертыми локтями. Они тогда искренне думали, что в свободной России
найдут достойное место.
К началу митинга собралось примерно тысяч двести.
Все были между собой, как братья. Делились пирожками, какой-то женщине стало
плохо, ее бережно отнесли в будку с красным крестом. Характерно, что не было не
только пьяных, даже слегка пригубивших. Не было ни малейшего запаха алкоголя.
Зато стоял густой табачный дым. Мне, некурящей, было трудно дышать, хотя все
происходило под открытым небом. Какой-то абсолютно чужой парень бросил возле
ног сумку с телеаппаратурой, попросил приглядеть. Кажется, ее можно было и без
пригляда оставить - никто не взял бы. Такое высокое царило взаимодоверие
вокруг. Балкон БД опоясывал огромный вчерашний трехцветный флаг. На балконе -
весь цвет российской демократии. Никакого снобизма. Вот “Взгляд” в полном
составе, Елена Боннэр именно в тот день с балкона сказала: Они считали и
продолжают считать нас быдлом!
Ельцин говорил скупо и недолго, минуты три.
Прошел слух о снайперских прицелах на крышах. Руцкой призвал мужчин создавать
боевые отряды и, по-гусарски, женщин - разойтись по домам. В небе маячило
что-то вроде старинного дирижабля. Вдруг все стали оборачиваться. Со стороны
СЭВ двигалась огромная людская масса. Это митинг от Моссовета шел
солидаризироваться с нами. Со всей экипировкой, флагами и полководцами. Народу
- удвоилось. Мимо меня с одышкой прошел Шеварднадзе. Его бледное, показавшееся
чуть одутловатым, лицо выражало почти что скорбь. Поднявшись на балкон, он начал
свою речь, выставив вперед ногу и опершись на колено, с детства знакомыми
сталинскими словами. И, несмотря на парадоксальность, они были уместны:
- Братья и сестры!
Дождь проходил и снова начинался. На мгновение
выглянуло солнце и тотчас скрылось, но очередной оратор успел схватить образ.
Расходиться стали часа через четыре. Когда схлынула масса, стало видно, что
очередь на запись в ополчение стоит у каждого столба, дерева, любого
мало-мальски ориентира. Воевать я не умею, оставаться не стала. Пошла
вверх по Новому Арбату. Там был уже не вчерашний день. Люди или стояли
стайками, или торопились мимо, бросая стайкам на ходу: ГКЧП вам покажет!
Возле здания Верховного Совета СССР собралась
небольшая толпа. В центре жестикулировал мелкий лысый человечек. Оказывается,
здесь только что, я опоздала, был Жириновский, и высказывался против Ельцина во
здравие ГКЧП. На него накинулись, и он позорно спрятался в Верховном Совете. Я
теперь думаю, как его туда пустили? Там же такой спецкордон! Он же не был тогда
депутатом. Какой-то он - для любой власти свой.
Толпа решила ждать, когда выйдет назад, и
по-свойски объяснить, что он против Ельцина - тьфу! Воинственный плюгаш кричал:
- Да я его, гада, убью! Своими руками, щас,
задушу, пусть только покажется!
Я подошла и дернула за рукав:
- С кем воюешь?
- Там Жириновский! Он за ГКЧП!
- Ну, и что?
- А... тоже гкчпистка!
Я почувствовала, что коллективная враждебность
непостижимым образом разворачивается лицом ко мне. Стало не по себе - вижу
вокруг трепещущие ноздри. Ищу слова, чтобы разрядить обстановку:
- Там возле БД в ополчение пишут, иди туда, если
храбрый, там война будет. А против одного придурка толпой - и любой своюет,
нашелся герой!
Мужичонка слегка полинял и незаметно растворился.
У меня внутри отпустило. Толпа тоже быстро растаяла. Так я нечаянно спасла от
линчевания будущего депутата ГосДумы.
Назавтра уезжать, неясность полная, в душе
щемило. Вечером смотрели телевизор. Уже совсем не то, что вчера. Чувствуется
жесткость. Образы десятилетней давности пялятся с экрана. Вечерние новости -
без новостей, как в вакууме. Подумала, лучше бы остаться там. Пытаюсь
дозвониться в БД - короткие гудки, связи нет. Звоню в Новосибирск - связи нет.
Зять Игорь спал в ту ночь в наушниках. Под утро на какой-то волне прорвалось
сообщение, что был штурм и есть жертвы. Уезжала я ранним утром без информации
под напутствие сестры:
- Олька, ради бога, осторожнее! Живи, как все. У
тебя дети, берегись. Не лезь!
Никуда не полезла, села на Курском вокзале в поезд
и с тяжелым чувством уставилась в окно. Мелькали города и полустанки. Соседи по
купе осторожно помалкивали, проводники громыхали стаканами - им дела не было,
какой режим устаканится. На стоянке в Туле попробовала выяснить обстановку у
снующих вдоль вагонов пассажиров, в ответ - тяжелый на редкость мат. Сведений
не получила, а спрашивать расхотелось.
- Будь, что будет! Приеду - узнаю, - и до конца
пути отвернулась к стенке.
В Керчи меня встретили дети. По перрону навстречу
бежит радостная Вика, и не дожидаясь вопроса выпаливает:
- Мама! Наши победили! Горбачев жив, ГКЧП
арестован, Пуго застрелился.
Из поезда я вышла в другую эпоху. Три дня не
отрывались от телевизора. Мелькали знакомые сюжеты. Вот Ельцин на моем танке,
вот беленький безусый танкист. А вот и старуха... Она еще вопила об
антихристах! Себя не нахожу. Рассказываю детям:
- Я вот тут стою... Сейчас, может, покажут...
Нет, не показали! Я прямо рядом с оператором стояла!...
Оборачиваюсь и ловлю грустный папочкин взгляд.
Замолкаю. Страна расколота.
Когда хоронили погибших, потрясла фраза
президента.
- Простите, что не сберег, - сказал Ельцин,
обращаясь к родителям, потерявшим сыновей.
Хотелось рыдать от всепроникающей человечности.
Этот эпизод вспоминали потом некоторые публицисты, описывая бесчисленные
похороны чеченской войны. Я тоже не могла понять, как можно так быстро забыть
собственные слова: “Не сберег! ”. Недавно узнала, что слова были чужие. В
какой-то передаче по ТВ Г.Старовойтова обмолвилась, что она, будучи в ту пору
советником, подсказала их Ельцину в нужный момент. Выученная роль - не натура,
забывается.
Кончился август. Начался и тоже прошел сентябрь.
Вернувшись домой все застала на своих местах, пал только обком партии. Но штаб
бывшего режима оттуда давно эвакуировался в демократический тыл. На передовой
оставались одни блаженные, так и не вкусившие настоящей власти. Они и закрыли
глаза КПСС. Ожидаемого народом облегчения не видно ни близко, ни на горизонте.
Не до того: идет дележ власти. В экстазе победы “демократы” добивали Горбачева.
Кем все же был последний генсек и первый
президент для нас всех? Не я одна называю его спасителем. Вскоре после путча
ежемесячник ВЕК ХХ и МИР поместил статью А.Панкина: КАК ГОРБАЧЕВ ЕЛЬЦИНА СПАС.
Мне хочется хотя бы отрывочно воспроизвести ее.
Сегодня только меньшинство не упрекает
Президента СССР в нерешительности, не ставит ему условий и не предъявляет
требований: Горбачева спасла Россия и теперь он должен платить по счетам... В
годы перестройки у Горбачева и демократов был общий противник -
военно-репрессивно-партийная номенклатура... Демократы дразнили и поддразнивали
зверя, Горбачев пытался дать ему умереть естественной смертью, следя за тем,
чтобы , конвульсируя, он не подавил вокруг себя больше людей, чем это абсолютно
неизбежно.
В демократическом движении вели себя не очень
грамотно, постоянно совершая самую большую ошибку в политике, - объединяя своих
противников, разные отряды номенклатуры, между которыми достаточно
противоречий. ... Кроме того, при всех многочисленных рассуждениях демократов
об опасности военного переворота и при явных в последний год признаках, что нечто
назревает, они как-то не очень серьезно относились к опасности...
В каком-то смысле ситуация очень напоминает
1941 год. Тогда тоже все указывало на то, что будет война, но нападение
оказалось внезапным, а страна неподготовленной... Между двумя историческими
эпизодами есть и существенное различие. Тогда нам противостояла великолепно
отлаженная военная машина третьего рейха, в этот раз - деморализованная ,
развалившаяся система, возглавляемая кучкой жалких людей, не сумевших сделать
элементарные вещи..
В этом, собственно, и видится спасительная
миссия Горбачева. Ни на каком этапе перестройки он не имел сил для генерального
сражения с номенклатурным комплексом и поэтому, подобно Кутузову, каким его
представлял себе Лев Толстой, тянул время, заманивал противника в глубь
территории и представлял дело естественному ходу вещей. Он маневрировал,
лавировал, шел на компромиссы, раскалывал, одерживал тактические победы и делал
тактические уступки. От него требовали решительных действий, а он видел, что
даже простая замена на посту министра обороны одного маршала на другого такого
же грозит разрушить тот невероятно хрупкий баланс сил и интересов, благодаря
которому нервничающая военная верхушка хоть как-то терпит и его самого, и
демократические безобразия...
И тем не менее, когда дело доходило до
окончательных разборок, именно он каким-то непостижимым образом оказывался на
высоте положения. Разбушевавшееся партийное руководство вдруг рабски выполняло
команду “к ноге” и почти единодушно голосовало за Горбачева. Вице-президентом
становился в той ситуации лучший из худших; ненавидимый демократами и
презираемый армией Язов сохранял пост министра обороны. Невзятым оставался
литовский парламент, а во время февральских митингов в Москве, когда, по всему
судя, на толпу уже должны были пойти танки, все ограничилось военными
грузовиками... Время шло, комплекс разлагался, демократы получали все новые и
новые отсрочки для собирания сил. И когда номенклатура все же решилась, а
демократия так и не успела накопить достаточно сил, чтобы в принципе исключить
возможность переворота, тут-то и обнаружился подлинный триумф линии Горбачева.
Военно-бюрократическая гора, раздавившая не одну страну и пролившая океаны
крови, в последний решающий для себя момент родила даже не мышь, а тараканишку...
И вот ведь как получилось: едва этот
“нерешительный”, ”вечно колеблющийся ”, непопулярный Президент перестал быть
первым человеком в стране, как моментально пошла неконтролируемая реакция
распада.
И пусть теперь молодые заносчивые претенденты свысока
говорят о том, что время Горбачева ушло. И пусть из журналистской братии летят
угодливые в поклон правящей верхушке мелкие камешки, никто ведь всерьез не
замахнется - моськи они и есть моськи. История камни соберет. Мы общими
усилиями столкнули Горбачева в пропасть, казалось бы, забвения. И вот недавно в
случайном разговоре один далекий от политики человек сказал:
- Есть только два президента - Горбачев и Ельцин.
Остальные - кандидаты.
С этим нельзя не согласиться. Другое дело, что в
разных одеждах войдут они в двадцать первый век. Белым будет светиться имя
Михаил и рыкающим раскатом черной силы раздаваться второе.
Короткий послеавгустовский период стал временем
яростных междоусобиц. Сентябрь, октябрь - Грузия и Молдавия, ноябрь - первое
предупреждение из Чечни. Первого декабря состоялся спровоцированный еще в
августе, когда Ельцин имперски обмолвился о переделе земель, единодушный
украинский референдум, провозгласивший очередной суверенитет. В декабре
кончился СССР, войны - только начинались.