Весной в Новосибирск ненароком залетел Ельцин. Заправиться. Наш аэропорт, известно, заправочный на караванном пути: присаживались и Майкл Джексон, и принц Чарльз...

Но эту посадку газеты оформили как кратковременный деловой визит. Хотя, какие там дела... Очевидцы рассказывали, что президент по пути с востока так «заправился» алкоголем, что с трудом мог сообразить, по какому поводу спустился с небес на грешную землю. Его радушно встречал И.Индинок. Информация в печати появилась крутая - губернатор влет что-то крупное подстрелил: то ли трактор к посевной, то ли комбайн к уборочной. Никто дарами небесными потом и не интересовался, главное было не в том. Главное - пусть губерния знает: прежний Муха с Ельциным ссорился, а нынешнего Индинка президент лобзает, нынешний губернатор у Кремля в почете.

Удушливая декоративность и федеральной, и местной политики выглядит ужасающе на фоне настоящих слез и нарастающей нищеты, с которыми мы столкнулись в деревенских поездках. С помпой готовится «Соглашение о мире и согласии». Ельцин проводит совещания с руководителями думских фракций, а его упраздненный Конституцией и амнистированный Думой «вице» горячится в «Правде»: «Какое согласие? С кем... Необходимо прекратить игры в консенсусы и соглашения». Понятно, Руцкому, теперь безмандатному, только боевым кличем можно привлечь к себе внимание. Это потом, став курским воеводой и заполучив место в сенате, он успокоенно смирится и с президентом, и с либералами-монетаристами. А пока - кричи до визга, иначе - погибнешь в мраке безвестности. Наконец, 28 апреля в чистый четверг страстной недели под водочку с поросятинкой наши крещеные демократы и сатанинские коммунисты с нехристями либералами подписали в Кремле вожделенный пакт о ненападении. Дальнейшая судьба этого документа канула в лету. Запомнились только два пункта:

- Преодолеть отчуждение общества от власти.

- Создать общественную атмосферу доверия к власти.

Оказывается, это общество отшатнулось от президента, а не наоборот. Оказывается можно искусственно создать атмосферу доверия... Все равно, как нарядить елку к Новому году. Кремлевской жизни мишура никакого касательства к реальной жизни людей, к их миру и согласию в нем по-прежнему не имеют. Остаются отчуждение власти от общества и атмосфера общественного недоверия к власти.

К середине мая высшей точки достигает кризис в отношениях Киева и Симферополя. На мартовских выборах в парламент Крыма с огромным преимуществом побеждает блок «Россия». Кандидаты идут на выборы под лозунгом воссоединения с Россией. Одновременно президент Мешков проводит опрос населения, восемьдесят его процентов высказываются за введение двойного русско-украинского гражданства и за увеличение самостоятельности Крыма по отношению к Украине. Мешков не скрывает, что, опираясь на волеизъявление народа, он будет добиваться и принятия соответствующих законов. Эти предпосылки и были в основе принятого во второй половине мая парламентского решения о восстановлении конституции Крыма от 6-го мая 1992 года. Два года назад сразу после принятия она была «слегка » урезана в правах Верховным Советом Украины. Теперь же после почти единодушного одобрения усеченных прав гражданами полуострова крымский президент и только что избранный парламент считают своим долгом выполнить предвыборные обещания. В ответ на этот шаг г-н Кравчук издает указ, которым переподчиняет силовые ведомства Республики Крым непосредственно Киеву. Что просматривается за этим указом, воробью понятно. Ночью 19 мая в Крым спецбортом прибыл министр внутренних дел Украины Недригайло. Утром по городу ползут слухи, что по направлению к Симферополю движется колонна БТР. Ситуация обсуждается на сессии ВС Крыма. Повестка на 20 мая: приостановление указа Кравчука о назначении представителя президента Украины в Крыму, принятие закона о гражданстве Крыма, о прохождении гражданами Крыма воинской службы, о статусе г.Севастополя, об обращении ВС Крыма к ГосДуме России. Кравчук расценивает действия крымских властей как покушение на территориальную целостность Украины. Россия молчит. 21 мая Верховный Совет Крыма приостанавливает постановление украинского парламента, обязывающее его в 10-дневный срок отменить закон о восстановлении первоначальной редакции конституции республики Крым. В Киев на переговоры с Украиной отправляется председатель С.Цеков.

В эти напряженные дни я была в Симферополе по поручению Мананникова. Задолго до Юрия Лужкова новосибирский сенатор публично заявил, что считает ненормальным, как с точки зрения государственных интересов, так и с гражданской позиции русского человека, индифферентное отношение российских властей к крымскому вопросу. В том же памятном мае в письме на имя председателя СФ В.Шумейко он предложил «продумать вопрос о выездном заседании Совета Федерации в Севастополе, Симферополе или ином, признанном подходящим для этого городе. Этот факт соответствовал бы устойчивым предпочтениям жителей Крыма, выраженным в ходе республиканского опроса 27 марта 1994 года и имел бы позитивный отклик у населения Российской Федерации. Полезным также было бы приглашение постоянных наблюдателей от Крымской республики для участия в заседаниях Совета Федерации».

Меня А.П. отправил в командировку с целью выяснить настроения и обстановку на месте. Желательно из первых уст, т.е. найти возможность встретиться с Ю.Мешковым, поговорить с депутатами. Фракция «Россия» составляет половину парламента: 45 депутатов из 94х. Возглавляет ее Сергей Никулин. Моя первая встреча - с ним. Уже с первых слов срывается горячая обида: «Что ж вы там в России? Как загорать-купаться - так составами, а как поддержать - так никого нет. Даже санатории пустые. Никто не едет, все струсили». Я промолчала, испытывая сходные чувства. Сказал еще, что уже ощущается блокада со стороны Украины - вода, энергия, что СМИ, в том числе и российские, нагнетают страх, чтобы сорвать курортный сезон. А курорты - немалый источник крымских доходов. О кратковременной встрече с Ю. Мешковым удалось договориться только на следующий день: обстановка была очень напряженной, и он практически никого не принимал. Но я была человеком из России, более того - по поручению депутата Совета Федерации. Это был хоть какой-то знак внимания. Официальнее меня в те дни в Крыму из Москвы не было никого. Такова степень пренебрежения интересами русского населения Крыма со стороны российского президента . В телефонном разговоре с Кравчуком Ельцин заявил: «Положение на полуострове - внутреннее дело Украины». Этим как бы открестился от проблемы и как бы закрепил царский жест Никиты Хрущева. Было опасно и сложно, это было под силу только гениальному политику, но то был момент, когда возможно было возвратить утерянный теперь навсегда рай под корону России. Собирание земель - не удел Ельцина.

Мешков показался подавленным. Была едва заметна, скорее угадывалась растерянность. Не могу сказать, что был очень открытым: скорее слушал, чем сам говорил. И все же отметил, что самым неожиданным и неблагоприятным фактором в полугодовом пребывании на посту президента считает отказ РФ принимать участие в стабилизации отношений между Крымом и Киевской администрацией. Очень скоро кратковременная ситуация единства президента, парламента и населения Крыма в общей устремленности на воссоединение с Россией распалась. Уже в конце лета начались перепалки депутатов с президентом. Киев давил, Москва отвернулась, и осенью как политическая единица Крым пал.

Возвращалась из Симферополя в Москву с тяжелым чувством. В одном из трех домов-книжек на Новом Арбате проходила очередная сходка “ДемРоссии”. В тот раз была попытка преобразования движения в партию. Сначала ругались до хрипоты, потом пили шампанское. Под самый конец фуршета прибыла Г.Старовойтова. Поделилась с ней крымскими впечатлениями и не нашла понимания. “Это очень опасный вопрос, лучше его не поднимать”, - сказала она. Старовойтова считалась знатоком межнациональных проблем. И разговор перекинулся на другую тему.

Ею насыщены страницы газет. Из Америки возвращается Солженицын. “По нашим заскучавшим лицам пробежала нервная дрожь, - ерничает один из авторов “Комсомолки”, - критики и политики расправили застоялые члены, поелику возвращение писателя дало возможность изобразить общую озабоченность”. На триумфальном пути ему не миновать Новосибирск, поэтому я по поручению Мананникова задолго стала предпринимать попытки связаться с Солженицыным и договориться о встрече в Новосибирске. Казалось, сходные лагерные судьбы, общность понимания некоторых вопросов истории, несмотря на разницу в возрасте и недосягаемость уровня авторитета, дают основание полагать - встреча будет интересной. Что будет лучше, если в Новосибирске Солженицын, сойдя с поезда, увидит не “официальные лица”, фактически из тех, с кем “бодался” долгие годы, а людей с живыми взглядами, бережно хранящих самиздатовский “Архипелаг...”. Я поделилась планами с Галиной Васильевной. Она среагировала очень живо, сказала что встречалась с писателем и знакома с женой его Натальей Дмитриевной. И что это действительно было бы замечательно, если бы “ДемРоссиия” в лице А.П. оказала прием и выразила почтение писателю. И тут же взялась позвонить в Вермонт. На звонок ответила Наталья Дмитриевна. Справившись о здоровье, Старовойтова поинтересовалась деталями предстоящего “вермонтским отшельникам” транссибирского маршрута, в частности - намерены ли они делать остановку в Новосибирске. Ответ был утвердительный, поэтому Галина Васильевна тотчас дала убедительную рекомендацию принять приглашение от новосибирского сенатора. И приглашение было принято, это точно: телефонный разговор происходил в моем присутствии. На той стороне за океаном наши координаты внимательно записали.

Писатель был неспешен в своем знакомстве, как считалось, с новой Россией. Останавливался, прислушивался, присматривался. А Россия мало изменилась... Как отметила одна журналистка, освещая путешествие в каком-то из июньских номеров “Комсомольской правды”, “когда Солженицына выгоняли из страны - страна страшно радовалась, когда он вернулся - все истерично счастливы”. В целом - это точное наблюдение, если говорить о характере газетных публикаций. И все же многим как горько было терять его тогда, так же искренне ликовали они и надеялись с ним начать «обустраивать Россию», горячо встречая на всем пути возвращения. В России 1994 года уже остро чувствовался дефицит национальной совести. Сахаров умер - мы ждали Солженицына.

Поезд прибыл еще только в Красноярск, когда все организационные хлопоты в Новосибирске по приему гостя мы практически завершили. Я ведь и в самом деле подумала, что приглашение принято, и взялась организовывать программу пребывания Солженицына в нашем городе с обычной энергией: заказаны номера в гостинице, транспорт, продуманы все встречи и визиты, пресс-конференция. В день прибытия писателя в Красноярск звоню туда. Разговариваю с Р.Х. Солнцевым, потом звоню В.П. Астафьеву, уточняю численность сопровождения, предпочтения гостя, разные технические вопросы. Короче - все готово. И вдруг! Накануне прибытия в Новосибирск поздно вечером раздается у меня звонок. Совершенно неизвестный мне и, как потом оказалось, безымянный в Новосибирске человек, представившись г-ном Лобановым, жестко, если не сказать грубо, требует не вмешиваться в чужие дела.

- Солженицына встречаю и сопровождаю я. И точка.

Я растерялась:

- Как, позвольте? Ведь уже всем известно, что приглашение Мананникова принято, я сама свидетель. Подготовку к встрече мы ведем открыто с привлечением широкой общественности. Помогает и администрация...

- Нет, - сказал, - Не лезьте, встречать будет..., - и назвал какую-то неизвестную туристическую фирму, - я представитель этой фирмы.

- А.П.! - набираю номер Мананникова, - так и так....

- ГБ работает. Оттирают, - слышу в ответ.

- Что будем делать?

- Встречать!

Поезд прибывал на вокзал “Новосибирск-главный” во второй половине дня. Нельзя сказать, что на вокзале столпотворение. Кучкуются журналисты. Вот прохаживается представитель президента Манохин с тремя увядающими розовыми пионами. Рядом с ним - депутат ГосДумы “яблочник” Лукин. Он по стечению обстоятельств оказался в этот день в Новосибирске, а с Солженицыным - давний знакомый еще в бытность российским послом в Америке. Простых людей немного. Форменных мундиров тоже не очень много. Ищу глазами конкурентов, не могу опознать, а они не намерены представляться. Колют руки шипы роз, которые держу в руках. Розы - мои любимые: огромный букет темно-красных. Подходит поезд. Нам удается оказаться у вагонной двери первыми. Спускается Солженицын. Я протягиваю цветы, в ответ слышу что-то вроде не нужно или не люблю... Мананников представляется, протягивая руку:

- Мананников, депутат Совета Федерации...

- А! Сепаратист, слышал, слышал...

- Только отчасти. Да и то бывший...

В этот самый момент я чувствую, что меня буквально отталкивают два мужика, “двое в штатском”, как говорили и пели в еще недалекие диссидентские времена. Два одинакового примерно роста и телосложения, в одинаковых светлых рубашках без пиджаков - было жарко, вот они уже и А.П. оттеснили от Солженицына. Успела сунуть микрофон в проем между плечами Т.Венцимерова, местная радиожурналистка. Вот они уже, плотно прижавшись, ведут гостя к микроавтобусу. Меня словно что-то заставило выкрикнуть громко, наверно обида: “Мы ждали-ждали, а вас как провожал КГБ, так и встречает!” Он резко высунулся в проем автобусной дверцы и, раздраженно тряся бородой, стал быстро-быстро, не давая возможности вставить хоть слово, кричать мне: “Что вам нужно? Не знаю я Мананникова. У меня частная поездка, я никому ничем не обязан...” Я все-таки спросила, несмотря на его гнев, показывая на людей в белых рубашках:

- А их-то вы хоть знаете?

Ответа не получила, мотор заурчал и совесть нации повезли в те самые гостиничные номера, которые Борис Георгиевич Кадачигов по моему поручению и письму Мананникова как раз и заказывал для гостя и сопровождающих лиц в гостинице “Сибирь”. Я потом специально сверила нумерацию в нашем заказе с соответствующей фактическому заселению. Какова же была функция встречающей “туристической фирмы”, если даже они даже собственный заказ на жилье не сделали , неясно по сей день. Местные СМИ подали происшедшее на вокзале не как недоразумение, а как настоящий скандал. Друг и учитель радиоремесла Амир Нагуманов даже выпустил в эфир мою реплику про КГБ. Было досадно и неприятно. Ощущение такое, как будто вмешалась мощная внешняя сила, хотя непонятно, кому помешало наше желание встретить великого писателя на своей земле.

Полуторачасовая встреча Мананникова с Александром Исаевичем все-таки состоялась. После того, как улеглось раздражение, что-то все-таки побудило бывшего политкаторжанина Солженицына допустить к себе младшего товарища по ГУЛАГУ. О чем шел разговор дословно, мне неизвестно, встреча проходила с глазу на глаз. Помню, А.П. вернулся веселый и пошутил: «Вот что значит лагерное братство - понимаем друг друга с полуслова». В действительности же разговор шел о серьезных российских проблемах: почему, например, русские солдаты гибнут на таджикско-афганской границе. Звучал крымский вопрос, вопрос территорий северного Казахстана, где сплошь русское население, и наоборот - Чечня, где 80% жителей как раз дети Аллаха. Расхождение во взглядах выяснилось в одном. На вопрос не намерен ли Солженицын стать президентом России - Мананникову тогда казалось, что для России это выход в пространство чистоты помыслов и политического согласия - Солженицын ответил: «Нет, я писатель».

Большой зал Дома ученых в Академгородке, где проходила большая встреча писателя с народом, забит. Люди сидят на приставных стульях, стоят в проходе. На улице летняя жара, а в помещении нет кондиционера, обмахиваются газетами, но никто не уходит. Александр Исаевич в течение двух часов слушает народ, методично подписывая книги, их стопка не убывает на столе: все подносят и подносят нескончаемые почитатели - кто самиздатовские экземпляры, а кто уже легально изданные. И только, когда все желающие высказались, начинает говорить сам. И все о том же - “Как нам обустроить Россию”. Речь высоко литературная, очень образная и ни в коей мере не политическая.

Мне, кроме емкого обмена мнениями в день приезда, пришлось еще раз побеседовать с писателем, к сожалению, накоротке. Договариваясь о приеме для А.П., вела переговоры с сыном Ермолаем и каким-то приближенным лицом. Этих невыразительных лиц, отмеченных, правда, приближенностью к мастеру, было примерно с десяток. Они оберегали от незапланированных контактов. Да и самой неловко было навязываться без пользы со своими в общем-то нехитрыми представлениями о жизни: чего такого, что знаю я, не видит он ? И все же хотелось растворить неприятный осадок от вокзальной перепалки. С этой целью и пришла снова на вокзал в день, когда вагон со странниками отправлялся дальше. Пришла вместе с Кадачиговым и Таней Кожевниковой - все вместе мы назывались Канцелярия депутата Совета Федерации. В одной руке как знак отличия - такие же, как в день приезда, темно-красные розы, в другой для пользы дела - вырезки из местных газет, иллюстрирующие пребывание писателя в Новосибирске. На перроне, кроме нас, небольшого наряда милиции и случайных то ли пассажиров, то ли встречающих-провожающих никого нет. Ни сутолоки, ни возбужденного интереса - обыденно так: пожилой человек куда-то уезжает. Спокойно. Я протянула газетные вырезки:

- Александр Исаевич, это публикации о вас в Новосибирске. Может пригодятся.

Он оживленно заинтересовался и взял сероватые листочки, бегло просматривая. Потом, помолчав, об инциденте:

- Сожалею, что так получилось. Я не знал, как все было.

Потом я попросила подписать для меня самиздатовский экземпляр его “Нобелевской речи”. Он написал: “Ольге Васильевне Лисневской. Число. Подпись”. Орфографическую неточность в написании моей фамилии исправлять не стала. Мы пожелали путешественникам счастливого пути, интересных встреч, попрощались и поезд тронулся.

Еще почти целый месяц длилась дорога, и наконец 21 июля в газетах сообщение: “Сегодня вечером в Москву на Ярославский вокзал поездом № 19 приезжает А.И.Солженицын”. В “Комсомольской правде” на первой полосе развернутая фотокомпозиция: А.Солженицын - М.Горький. А под ней - “Вспомним, как живого классика, вернувшегося из-за границы, Москва торжественно встречала в 1928 году. С приездом Горького мыслящая, интеллектуальная Россия связывала немалые надежды. Он их не оправдал. Оправдает ли наши надежды Солженицын?”

Теперь ответ на этот вопрос уже есть. Нет, не сплотился вокруг народ, не обустроил Россию. А с другой стороны - разве обещал он кому, что приедет и всех рассудит, что включится в политические споры? Но нам так хотелось веского резюме, авторитетного заинтересованного мнения, чтобы присоединиться с гордостью: “Вот видите!” А наткнулись в своих жарких надеждах на холодную просвещенческую отстраненность. Помню, как с обидой и горечью в самые кровавые первые недели чеченской войны взывала к нему Ольга Чайковская на голубизне листа “Литературной газеты”... Он вежливо ответил: “Я писатель”. Эта переписка и закрыла ожидания. А мне довелось еще раз встретиться с Александром Исаевичем. Это было летом 1995 года в Москве на Б.Дмитровке, случайно. Мы куда-то ехали с А.П. и стояли в потоке машин на перекрестке неподалеку от здания Совета Федерации. Вдруг, - “О.В., смотрите - Солженицын!”, - Мананников трогает за плечо. Поворачиваюсь - налево в окошке рядом стоящего черного джипа профиль: прямой в осанке, с неповторимыми залысинами и бородой - это и в самом деле был Александр Исаевич Солженицын. Он смотрел, казалось, поверх светофора. В будущее или наоборот в историю - кто имеет право спрашивать писателя? Зажегся зеленый свет и автомобили набрали скорость в разных направлениях.