Благодаря своему депутатству я познакомилась с целым рядом серпуховских предприятий. Бумажная фабрика: огромный чан, в котором варится целлюлоза, – и женщины в пару и чаду, деревянными лопатами перемешивающие это варево. Завод химического волокна: запах ацетона преследует уже на проходной, в цехах он становится невыносимым, а женщины у станков, где образуются нити, в таких условиях работают целые смены. Литейный цех завода X лет Октября: потрясающая грязь, жара, смрад, полуголые мужики…

А еще СССР был чемпионом мира по выпуску бракованной продукции. В магазинах были отделы, где за копейки распродавали нереализованную торговлей продукцию. Помню укороченные «верблюжьи» одеяла. Но самое яркое воспоминание – это так называемые пельменницы и варенницы. Это такой металлический круг с ячейками – на него стелется тесто, в ячейки кладется начинка, сверху второй лист теста, и все это прокатывается скалкой. При мне мужчина покупает три штуки. Спрашиваю: зачем они вам? Отвечает: на даче ноги оскребать. Стоявший рядом человек прямо взорвался: но ведь это пищевой алюминий?! Такая вот плановая экономика.

Война в Афганистане

Сначала мы мало, что о ней знали. Потом начали приходить гробы. Ужас матерей. Со мной в одной комнате работали две матери пятилетних сыновей. Они говорили: тебе хорошо, у тебя дочка, а мы сыновей растим на погибель в Афгане. Тогда нам казалось, что эта война продлится вечно. У советских матерей сформировалась четкая убежденность: сыновей надо спасать от армии любыми способами.

Похороны Брежнева и последующие «гонки на лафетах»

Все, с кем я тогда общалась, с восторгом восприняли Горбачева: объявил гласность, говорит без бумажки, народа не боится, из себя симпатичный, и жена – современная женщина. Отношение к нему подкосила антиалкогольная компания: километровые очереди с мордобоем у винных магазинов, комсомольские свадьбы с алкоголем из чайников и самоваров, требования всем вступать в общества трезвости, массовые отравления суррогатами…

Лавина ранее запрещенной литературы

Мы в КБ скидывались на подписку толстых журналов: один выписывал «Новое время», другой – «Иностранную литературу», третий «Москву», четвертый «Знамя» и т.д. А потом по очереди их читали – буквально рвали друг у друга из рук. Гроссман, Булгаков, Некрасов, Рой Медведев, Солженицын, Аксенов, Войнович, правда о смерти Фадеева, поздние записки Симонова… Письмо Бухарина, которое его супруга выучила наизусть и пронесла в памяти через долгие годы лагерей. Вздыхаем: вот если бы вместо Сталина был Бухарин…?! Или письмо сбежавшего из СССР революционера Раскольникова в «Огоньке». Моя дочка переписывает его от руки и помещает в школьную стенгазету. Вскоре читаю книгу Мариэтты Чудаковой «Жизнеописание Михаила Булгакова» и узнаю, что этот Раскольников был той еще сволочью.

А потом Артур Кёстлер, «Слепящая тьма». Книга венгерского коммуниста, наблюдавшего за громкими процессами над старыми большевиками, которых он знал лично и которые на этих процессах занимались «саморазоблачениями» – признаниями в работе на разные разведки. Писатель пытается понять их логику и приходит к убийственному выводу: они оболгали себя из-за фанатичной веры в дело своей партии, не сломленной даже перенесенными пытками. По ходу дела главный герой, прототипами которого стали несколько коммунистических деятелей, в том числе Бухарин, вспоминает, как Коминтерн давил социал-демократов в Германии, из-за чего к власти пришли национал-социалисты, как Советский союз снабжал своего будущего врага нефтью, сталью, хлебом... После прочтения этого романа мне стало окончательно ясно, что ничего хорошего от большевиков ожидать было нельзя. Что все они моральные уроды, недоучки и фанатики. Точка.

Кроме литературных шедевров, в толстых журналах публиковалось много философской и экономической публицистики. Николай Шмелев, Василий Селюнин, Анатолий Стреляный, Юрий Карякин, Юрий Афанасьев, Отто Лацис и др. Для читающей публики чудовищная неэффективность советской экономики была уже совершенно очевидной. Запомнился замечательный образ, кажется, от Селюнина: «Мы роем руду, чтобы выплавить сталь, чтобы сделать экскаватор, чтобы еще больше нарыть руды». В общем, все работают, все заняты, но ничего нет.

 Спрашивали друг у друга: кто такие диссиденты? Знающие люди отвечали: инакомыслящие. Рассуждали меж собой: а может, просто мыслящие?

А что будет, если случится капитализм?

Публицисты в журналах обсуждали, что будет, если в стране, привыкшей к равенству в нищете, объявить рынок с неизбежным неравенством, безработицей, несправедливостью. Высказывались соображения, что да, первыми капиталистами станут воры и бандиты, теневики-цеховики, как наименее связанные с государством, и прочие неприятные персонажи. Да, первоначальное накопление капитала – дело нехорошее, но его придется пережить. Дети первых капиталистов уже не будут такими рвачами, а внуки (третье поколение) станут новыми «Третьяковыми» и «Морозовыми». Помню обсуждение расследования дела 1-го секретаря горкома Сочи, в саду которого нашли закопанным бочонок с драгоценностями. Ясно, что он мерзавец, взяточник, но чем награбленное в землю закапывать – может, завод бы построил, будь у него такая возможность.

Принимается закон СССР «О кооперации». И вот тут у меня первый раз появляются расхождения с окружающими. Я сразу принимаю возможность частного предпринимательства. Другие – с большим скепсисом: будут на нас наживаться, а нам – таким честным – это чуждо. Появляются маленькие магазинчики на рынках, где продавались вареные джинсы, куртки, туфли армянского производства. И «челноки» – великие труженики, быстро одевшие в китайский, турецкий, польский ширпотреб пообносившихся советских граждан.

Слово «кооператоры» еще долго произносилось с презрительным оттенком. Помню шум, поднявшийся после уплаты невероятного размера партийных взносов кооператором Тарасовым. И статью в «Комсомольской правде» академика Абалкина под заголовком «Лунный ландшафт», где он говорил, что рыночная экономика в России невозможна, потому что у нас за долгие десятилетия вытравлен дух предпринимательства, и, например, нет ни одного банкира – мертвая зона.

Где-то в первой половине 90-х я была на очередной учебе, где тот же Абалкин читал лекцию о развитии предпринимательства в стране. Когда наступило время вопросов, я спросила, помнит ли он статью с таким дивным названием и согласен ли он, что на лунном ландшафте появились еще слабенькие и кривенькие, но уже живые и шустрые ростки предпринимательства? Публика была в восторге от вопроса, а ответ оказался уклончивым.

Переломный момент. Заводская газета в эпоху перестройки

В 1988 году моя дочка заканчивает школу и поступает в Московский историко-архивный институт – самый демократический вуз, возглавляемый тогда выдающимся историком и публицистом Ю.Н. Афанасьевым. А я увольняюсь из инженеров и становлюсь редактором заводской газеты «Маяк». Это не просто важный, но переломный этап в моей биографии. Ведь я уже несколько лет с тоской думала: неужели и на пенсию уйду с этого драного стула?

Теперь для меня началась совершенно сумасшедшая жизнь: в редакции всегда народ, кроме времени, когда я хожу по цехам, участвую в разных собраниях-заседаниях… Пишу по ночам. Сдаю в типографию подготовленный выпуск и иду отсыпаться.

Вместе со сложившимся при газете активом мы организуем публикации предвыборных программ кандидатов в партком и профком. Выборы, правда, были еще безальтернативными, но каждый кандидат давал интервью, рассказывал о планах своей работы в этих выборных органах. Не забуду свой репортаж с крыши механического цеха, где все станки уже стояли под большими зонтами. Мягкая кровля, давно превратившаяся из плоской в волнистую, насквозь пропитана водой: наступишь на одно место, рядом забьет фонтанчик. Рабочие цеха были в восторге от описания их мучений, но обиделся замдиректора по строительству, жаловался в партком.

Однажды я провела круглый стол с самыми передовыми рабочими-станочниками, которые наперебой рассказывали, что в оплате труда царит уравниловка: от их заработка немалые суммы отнимают в пользу бездельников. Говорили, что у каждого из них в тумбочке спрятаны облегчающие труд приспособления, но нет никакого смысла подавать рацпредложения: дадут премию 20 рублей – и тут же повысят нормы выработки. И главное: все они утверждали, что заводу не нужны лимитчики, что если им дать возможность нормально работать и зарабатывать, то они выполнят любые планы. На эту публикацию обиделся уже директор завода: он как раз добивался лимита на прописку для привлечения иногородних рабочих. Мне рассказывали, что он красным фломастером исписал газетный лист надписями типа: «моча в голову ударила».

Незабываем и мой репортаж с городской партийной конференции, делегатом которой я оказалась единственный раз в жизни. Накануне партсекретарь шепнул на ушко: не забудь взять деньги, там будет дефицит. И вот суббота, ДК «Россия», где регистрируют и проверяют полномочия делегатов. От входа и до стола регистрации стоят молчаливые молодые люди из КГБ – руки за спиной. Прямо как в кино «17 мгновений весны». А дальше регистрация и раздача талонов на продовольственные и промышленные товары. Все залы дворца превращены в торговые. Накупила на все деньги, благо, буквально накануне нам выдали 13-ю зарплату. Когда я шла домой, сгибаясь под тяжестью сумок, услышала сзади: у, коммунисты, весь дефицит раскупили. Написала материал: «Слухи о том, что на партконференции продали весь дефицит, сильно преувеличены: не весь, но кое-что было».

А собственно сама партконференция проходила уже в следующую субботу. Помню, как выступали делегаты Пущина и Протвина, горевшие желанием отсоединиться от серпуховского горкома. Еще все ругались насчет поездок в совхозы.

Интересный момент неравенства при социализме. Делегатам партконференции полагались приличные дефицитные товары. Городским депутатам – всего лишь талоны на дефицитные же мыло и полотенца. И я живой свидетель и дефицита, и разницы в статусе советского и партийного актива.

1989 год. Первые в нашей жизни конкурентные выборы

Избирались пять тысяч народных депутатов СССР. Там еще были какие-то квоты: по отдельным правилам избирались сотни партийные, профсоюзные, национальные, от Академии наук… Остальные – по мажоритарным округам. Наш округ включал в себя Серпухов, район, Пущино и Протвино. Сначала кандидатов выдвигали предприятия. Наш завод выдвинул начальника ОКБ В.А. Макашева, я в его группе поддержки. Таких выдвиженцев было примерно 12 человек. Потом почему-то с помощью окружного собрания партхозактива нужно было оставить двоих.

Кандидаты выступали со своими программами, группы поддержки – с аргументами в их пользу. Собрание было настолько бурным, что в его ходе от сердечного приступа умер пожилой мужчина из Пущина. Он выступал в поддержку доктора наук Головлева, но партийный актив не дал ему закончить речь методом «захлопывания». Это когда во время выступления часть зала начинает бешено аплодировать, заглушая слова оратора. Мужчина сел на место, через несколько минут потерял сознание и умер до приезда скорой помощи.

По результатам голосования партхозактива осталось два кандидата: от горкома партии Лысиков, от прочих граждан – Головлев. Я становлюсь доверенным лицом последнего. Началось предвыборное состязание: переполненные залы дворцов культуры, бурные дебаты, рукописные листовки, газетные публикации. В Серпухове тогда была всего одна газета «Коммунист», полностью подконтрольная ГК КПСС, зато в Протвино газета «Протон» – очень боевая. В частности, у ее автора ученого Арбузова я впервые прочитала о полнейшем сходстве нашего социализма с германским национал-социализмом. Системы одинаково тоталитарные, но построенные на разных базах: у нас уничтожали по классовому принципу, у них – по национальному.

Анекдот из жизни. Моя знакомая объясняла своей бабушке, за кого надо голосовать: запомни – стучу себя по голове – Го-лов-лев. И бабушка после выборов: я проголосовала, как ты велела – стучит по своей макушке – за Лысикова.

В Москве за Ельцина, которого в те времена не пускали на телевидение и который проводил предвыборные митинги в Лужниках, проголосовали чуть ли не 95% избирателей. Собчак победил секретаря обкома. В нашем округе победителем стал Головлев. Потом мы в нем разочаровались: он не захотел войти в состав межрегиональной депутатской группы.

Замечательный Съезд народных депутатов

Наш народ практически перестал работать, слушая выступления депутатов. Можно было видеть идущих по улице людей с прижатыми к ушам транзисторами. На трибуне Сахаров говорит о преступлениях Афганской войны. Его пытаются «захлопывать», грубо прерывает Горбачев. Но этот на вид слабый человек настаивает на своем. Юрий Афанасьев называет «хлопателей» агрессивно-послушным большинством. Писатель Чингиз Айтматов рассказывает, что в Швеции или Норвегии социализма гораздо больше, чем в СССР. Собчак создает комиссию по расследованию жестокого избиения саперными лопатками протестующих в Тбилиси. На съезде создается Межрегиональная депутатская группа, которая объявляет себя оппозиционной фракцией. Подобных слов мы, выросшие при развитом социализме, никогда не слышали.

Маленькая заводская газета, конечно, пишет обо всем этом.

Еще один переломный момент. Как я «ушла под защиту народа»

Нарастает напряжение между парткомом и редактором заводской многотиражки. Хорошо помню, как сильно раздражал меня первый секретарь заводского парткома. Это был очень странный человек: сумрачный, нелюдимый, холодный, резкий. Вот, допустим, идет заседание парткома. А это, если кто не знает, примерно двадцать пять представителей разных цехов. Пока «шефа» нет, все общаются, шутят, смеются. Но вот появляется мрачная «тень отца Гамлета» и сразу сгоняет с лиц улыбки. Глаза опускаются в стол, все сидят и голосуют напряженные. И он сам тоже, глядя в стол, резко бросает какие-то установочные штампы.

И вот назначено заседание парткома, где должен заслушиваться мой отчет. Буквально накануне я получила предложение стать директором Центра технического творчества молодежи (ЦТТМ) при заводе – они тогда создавались по всей стране, и именно из них выросли первые бизнесмены. Мне, вроде, предложение показалось интересным, но и газету было жалко бросать. Она к тому времени стала очень популярной; некоторые даже просили увеличить тираж и организовать подписку и продажу в городе.

Ну, вот иду я на этот партком и думаю: скажу им всю правду-матку, а если выгонят – пойду в ЦТТМ. Дело было летом. За окнами гроза. Коротко отчитавшись о работе редакции между раскатами грома, я приступила к реализации своего замысла. Говорила: в стране нарастает кризис отношений общества и компартии, а происходит это в том числе и потому, что партийное руководство нередко осуществляют люди, не пользующиеся доверием общества. Вот, например, наш первый секретарь Варламов не обладает ни одним из необходимых для лидера качеств. И главное: не умеет общаться с людьми, не умеет увлечь людей идеями и общими делами. Да и идей у него никаких нет, только строгие указания, выговоры… И что-то еще в том же духе.

Слышу чей-то шепот: против партии выступает! Варламов тоже его услышал. Неожиданно ставит на голосование вопрос: кто за то, чтобы уволить редактора? Я стою, смотрю на членов парткома, которые за полчаса до того, пока не было начальника, говорили мне разные теплые слова, благодарили за работу. Оглядываясь друг на друга, то поднимают, то опускают руки… «За»? «Против»? «Воздержался»? Нет, не единогласно. Трое голосуют «против». Ухожу.

Бессонная ночь, думы: ну значит, иду в ЦТТМ, что там меня ждет?

Утром прихожу на работу, звоню Варламову: «Мне собирать вещи?» – «Да, вы у нас больше не работаете». Однако весть об увольнении редактора члены парткома уже разнесли по всему заводу. Валом повалившие люди из самых разных цехов не позволяют мне покинуть редакцию: не уходи, продолжай работать, газета вообще-то орган не только парткома…

В цехах организуются собрания, собираются подписи под обращениями в горком и обком партии. Очень показательным было собрание в 50-м цехе, выходцем из которого был сам Варламов и куда на собрание он заявился лично: «Мне сказали, что здесь под давлением собираются подписи в поддержку Черновой…» Ему не дали договорить: «А я в совхозе был, не подписал, дайте подпишу», – говорит один работник. – «И я, и я еще не подписал, давайте подпишу».

Инструктора по печати серпуховского горкома, пришедшего проверять заявления трудящихся, через проходную не пустили. Но газета «Коммунист» опубликовала полосную статью «Непослушный редактор», где подробнейшим образом анализировалось и содержание газеты, и поведение членов парткома, в том числе назывались фамилии голосовавших против моего увольнения. Интересно, что среди них мой отец опознал сына своего фронтового друга.

Чуть позже приехал посланец обкома партии – пожилой мужчина, по его словам, сам бывший газетчик. Он забрал годовую подписку «Маяка» и уехал в Москву. Вернулся недели через две и заявил Варламову: ты что, дурак? У тебя в газете рабочие выступают, отражается вся жизнь завода, а ты редактора гнобишь. Ты что, не понимаешь, что в стране перестройка?

Представитель обкома все это рассказывал мне. И еще он очень удивился, что я предварительно визирую выпуски газеты в парткоме: «Да пошли ты их куда подальше!»

В общем, Варламов получил выговор по партийной линии, я была восстановлена во всех правахи даже больше. А тут еще директором завода выбрали того самого Вадима Андреевича Макашева (помните, было время, когда директоров выбирали трудовые коллективы?), который Варламова на дух не выносил и вскоре убрал его куда-то – вроде, в ОТК.

Кстати, еще один интересный момент с выборами директора. На эту должность претендовал 2-й секретарь горкома В.И. Аралин. Он обратился к нашему парткому с просьбой о поддержке своей кандидатуры. Ему не только отказали в поддержке, но даже проголосовали против предоставления слова на собрании трудового коллектива. Как много лет спустя напомнил мне сам Владимир Иосифович, за то, чтобы дать ему слово, проголосовали только два демократа: Чернова и Браилко.

Знакомство с местными диссидентами

Общество «Мемориал» организовало в гортеатре собрание членов семей граждан, репрессированных при Сталине. Зал переполнен. Много наших – заводских. В фойе фотографии репрессированных серпуховичей, с годами их жизни и смерти. Среди них священники, партийные работники, но в основном совершенно рядовые граждане: учитель, пожарный, рабочий, бухгалтер… Схваченные по доносу, отправленные в лагеря по разнарядке, расстрелянные по произволу. Казалось, не будет прощения извергам рода человеческого. И об этом тоже пишет заводская газета.

Почему-то, несмотря на «железный занавес», мы знали, что трудящиеся на Западе живут лучше нас

Вот пример. Однажды на уроке обществоведения мою дочку-отличницу вызвали к доске для ответа на вопрос: преимущества социалистической экономики. Упрямо наклонив голову, она ответила: «Я не знаю». Классная руководительница даже вынесла этот случай на родительское собрание: такая хорошая девочка, а ответа на простой вопрос не знает. Один из родителей пробасил с задней парты: «А я тоже не знаю!» Все собрание засмеялось.

Герой социалистического труда, строитель Н.И. Травкин впервые в жизни съездил за границу – в Швецию. Его поразил уровень жизни шведских рабочих. Вернувшись, он рассказывал: «Они нам твердили, что там эксплуатируют трудящихся, а мы живем лучше всех. Если бы они сами там не были, я бы их простил. Но они были, знали и врали нам сознательно». После этого Николай Ильич вышел из партии.

Выход из КПСС приобрел характер лавины

У нас в ОКБ первым подал заявление о выходе конструктор и очень хороший человек Леня Кошкин. Собрание было бурным. Никто не уговаривал его отозвать заявление, все выступали на тему: если эта партия не изменится, из нее уйдут все порядочные люди. Потом ждали решений 19 партконференции, требовали отмены 6-й статьи Конституции, планировали внутрипартийные дискуссии и создание демократической платформы. Ничего из этого не вышло.

Было совершенно ясно, что страна отворачивается от коммунизма. В 1990 году была создана компартия РСФСР, первым секретарем которой избрали какого-то уродца из Краснодарского края – фамилию не помню. Моя дочка – студентка Историко-архивного института – говорит: мама, мне стыдно, что ты состоишь в этой партии. Это стало последней каплей. Подаю заявление о выходе. И таких очень много. На заводе прямо повальный исход. Партком становится никому не нужным. Самые дальновидные начинают покидать и горком КПСС.

Состоялись первые митинги, на которые люди шли по доброй воле, а не по приказу начальства. Помню митинг в Серпухове на пл. Ленина, в котором, кроме примерно трех тысяч серпуховичей, приняли участие Сергей Адамович Ковалев и Владимир Петрович Лукин. Речи под лозунгом «Землю – крестьянам» мы произносили с кузова грузовика, где красовался сшитый нами российский триколор, который в августе 1991 года будет поднят над зданием серпуховского исполкома.