Мои отношения с “партией Травкина” закончились, когда на втором съезде “ДемРоссии” в ноябре 91-го ДПР хлопнула дверью, заявив, что будет жить самостоятельно в этом новом многопартийном мире. А мне в “ДемРоссии” нравилось! Нравилась вольница. Партийная жизнь была мне узкой. Уставы туго пеленали сами по себе, плюс диктаторские привычки бывших парторгов, осваивающих просторы новых партийных названий. А здесь - неограниченное число степеней свободы! И можно плыть хоть по течению, хоть против или поперек: “Мой парус - мысль моя, а кормчий - дух свободный!” Из “ДемРоссии” не исключали за инакомыслие.

В привязанностях не изменчива. Поэтому, когда не раз предлагали бросить “эту вульгарную организацию” и стать платным функционером в “приличной” демократической партии, говорила:

- Не могу, извините. Я, знаете ли, в “ДемРоссии” по любви...

И сколько потом не отпочковывалось “приличных” деток от панельной матери, сохли и чахли они без живых корней.

Почти пять лет ее трехцветное платье на ветру под дождем и снегопадом трепетало под небом России и на страницах газет. Нелюбимая властью вообще, демократической она использовалась в частности: когда нужно устроить обструкцию Горбачеву, когда нужно собрать подписи в поддержку или за выдвижение, когда нужно принять на грудь танки, взявшие курс на Белый дом, когда нужно наоборот расстрелять из танков Белый дом, а точнее - устроить народные овации расстрелу. И она поднималась, а после - падала в грязь, только позови, любимый, не очень вдаваясь в подробности, кто прав или виноват. А грязь прилипала, ветшало платье, блекло лицо. Чистенькие птенчики выпархивали из ее гнезда, отряхивая вместе с яичной скорлупой демроссийское прошлое, и прихорашивались перед зеркалом власти! Сколько съездов и форумов посетили Гайдар с Чубайсом, прежде чем выпнули ее за борт “Выбора России” перед думской кампанией в 93-м? Мне трудно сосчитать, хоть и была на всех. И только чистопородные отец Якунин, да сын Пономарев до сей поры не отрекаются, любя..., от “ДемРоссии”, беспощадно переименованной политэстетами в “демшизу”. Редкая по нынешним временам верность увядшей возлюбленной. А какая была красавица! Любила беззаветно только его, себя роскошно позволяла любить многим.

Борьба за первое место в сердце “ДемРоссии” была нешуточной. Основными соперниками были основатели - Ю.Афанасьев и Л.Пономарев. Их различие в подходах к идеологии оппозиционного движения выявилось сразу.

- У наших демократических сил нет своего лица. Наша первая задача - выйти из тени Горбачева, обрести свою независимость. Открытая, глубокая, осознанная оппозиция на долгий, длительный период, - Афанасьев.

- Мы должны объединиться, как оппозиционное движение не по отношению к Горбачеву, а по отношению к курсу Горбачева. Изменится курс, изменится и наша политика, - Пономарев.

Высказывания относятся к январю 91-го, вскоре после первого съезда “ДемРоссии”. Если заменить фамилию Горбачев на Ельцин, это будут концептуальные противоречия уже год спустя. Установка Пономарева всегда формулировалась примерно так: давайте жить по жизни дружно и по-пионерски честно власть критиковать. Афанасьев, как историк понимал, настоящая оппозиция должна быть с народом, а народ такой “честной партийной критики” наелся от пуза. Движение, партия ли, пристегнувшись к власти, неизбежно теряют авторитет в низах. Так было всегда. Коммунистов постигло отчуждение, когда стали партией власти. Власть бывала и сильной, и слабой, но никогда не бывала в нашей стране популярной. Проблема - с кем дальше, с народом или с властью - остро встала в “ДемРоссии” сразу после путча.

Помню сентябрьский в Москве первый после августовской победы пленум Совета представителей. Новосибирскую организацию учредили еще в феврале, председателем был избран, конечно же, Алексей Мананников, на мне были обязанности пресс-секретаря и члена республиканского СП. У себя дома обороты уже набрали, а в большую “ДемРоссию” это был мой первый выход.

Пленум проходил в здании какой-то угольной конторы на Калининском проспекте, в одном из трех высотных зубов описанной еще шестидесятниками вставной московской челюсти. День был слякотный - с утра моросил дождик. Явилась пораньше, посмотреть на людей. Шла регистрация. Шелестел подлесок из тех, кто вроде меня приехал из глубинки и впервые получал мандат для голосования. Опытные и узнаваемые в лицо депутаты не суетились. Здесь они купались в лучах популярности, отдыхали от съездовской напряженки, где приходилось наравне с другими бороться за микрофон, здесь им везде горел зеленый: почтительно расступались простые, обступали вниманием журналисты. Существовала иерархия и среди рядовых демороссов. Уверенно и нагловато-спаянно держалась московская группировка .

В кулуарах командовала Люда Стебенкова. Завоевавшая популярность на антигорбачевских митингах, как мастер площадного рупора, помню снимок в одной из центральных газет - Стебенкова в шляпе, в одной руке мегафон, другая, сложенная в кукиш, резким жестом протянута в объектив - она каким-то образом влияла в ту пору на связи и деньги “ДемРоссии”. Эта влиятельность придавала ее округлой внешности ленивую вальяжность, а митинговая закалка грубоватую резкость. В сочетании с фамилией создавался очень емкий образ, который заметили провинциальные остряки и тотчас переименовали в противоположно-трепетный: госпожа Стебелькова.

Сновал между сценой и рядами Владимир Оскарович Боксер, фамилию следует читать с ударением на первом слоге. Молодой и, говорили, даровитый врач-педиатр был кумиром московской организации, хорошим организатором и талантливым краснобаем. Почему-то таким внешне я представляла себе завистника Сальери: кудлатая черная голова, чуть подрагивая, всегда склонялась набок, глаза тревожно озирались, когда молчал, и устремленно загорались, когда начинал горячую и характерно каркающую речь. Он был похож на “злого гения” и внутренне озабоченного человека, как в допинге нуждающегося в трибуне и публике. Через несколько лет, когда сходки перестали быть массовыми, а политика ушла под ковер, мне рассказывали, что видели Боксера на нудистском пляже: он вышагивал там точно такой же, как когда-то в переполненных залах “ДемРоссии” - косматый и тревожный, только молчаливый и голый.

Перед самым началом появился Илья Заславский, союзный депутат и очень популярный в Москве политик. Он отличался куртуазными чертами в манерах, поэтическими модуляциями в голосе и претендовал на всероссийский авторитет. Сквозь внешнюю немощную простоту и доброжелательность сквозила холодная расчетливость и тонкое умение манипулировать чувствами толпы: где нужно, вышибить слезу, или, напротив, зажечь яростью. Классический образ комиссара “в пыльном шлеме” - этакий Павка Корчагин. Более поздние наблюдения позволят считать его еще и докой в аппаратной интриге. Эти оценки сложатся не сразу, а тогда я видела всех впервые.

Прения начались с воспоминаний о баррикадах августа и развернулись вокруг вопроса “Что дальше?”. Все уже давно продолжалось, когда пришел Мананников. Он не любитель длительных словопрений и не усидчив на конференциях.

- О чем говорят? - спросил.

Я вкратце ввела в курс событий.

- Вы записались на выступление?

- А про что выступать? - спросила я, после того, как сразу же подала записку в секретариат.

- Нужно, чтобы пленум принял обращение к президенту с требованием прямых выборов губернаторов. Напомните, что два месяца назад в Новосибирске Ельцин публично это обещал, пусть выполняет. Это сейчас главное, что нужно делать, чтобы август не прошел даром, остальное ерунда. Разговоры о реформах - пустое без выборной власти на местах. Ну, я побежал. К концу дня загляну.

Слово я, как новенькая, конечно же, не получила, но о губернских выборах упоминалось во многих выступлениях и пожелание их проведения внесли в резолюцию пленума. К сожалению, именно как пожелание, не требование. И не к президенту, а к Верховному Совету: самая убедительная аргументация выступающих “с мест” не пробивала столичный снобизм. Уже намечалась линия раскола по признаку отношения к новым обитателям Кремля, и провинция привлекалась только, чтобы поддержать ту или другую сторону. Самостоятельность не учитывалась и не поощрялась. Главный вопрос: “С кем дальше?”, с властью или с народом, - решили отложить до съезда. Второй съезд “ДемРоссии” наметили на ноябрь.

Казалось бы, демократическая революция совершилась. Что ж такое наполняло пульс противоречий в стане демократов? Думаю, картина, сложившаяся в кругах новосибирской власти в сентябре-декабре 91-го года, была характерна для абсолютного большинства областей России, а видение ее под разным углом и являлось базой растущих разногласий.

Первое лицо области председатель областного Совета В.Муха, думаю, внутренне готовый подчиниться ГКЧП, резких шагов в тот переворот сделать не успел, хотя намерения обозначил. В список явных гкчпистов не попал. Для начала просто поставили “на вид”, оставив жить с замечанием. Чтобы, держась за власть, боялся ее потерять. В такой роли по России многих бывших секретарей обкомов сохранил Ельцин “в живых” после победы в августе. Поэтому и стоял так остро вопрос о прямых областных выборах. Пройди они в тот момент повсеместно, точно, пришли бы свежие силы, и, кто знает, может, не были бы столь долго болезненными для народа гайдаро-чубайсовские реформы, декларируемые либеральной Москвой и тормозимые рудиментарным мышлением окраин.

В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань - у нас же вышло, Гайдар шагает впереди “гарвардских мальчиков” в качестве премьера, а где-нибудь в тьму-таракани бородатый подпольный обком действует и складывает под сукно его постановления и рекомендации. Но дело-то в том, что с обкомовскими людьми привычнее было работать Ельцину. Боялся он неуправляемости вольных народных избранников больше, чем саботажа номенклатуры, поэтому и наложил мораторий на выборы, оставив у кормила под дамокловым мечом снятия дисциплинированных членов ЦК. Фактически несовместимой парой в реформаторской тачанке оказались Гайдар с его предствлениями об экономике и Ельцин с его пониманием реализации гайдаровских представлений. Растрясли же в этой телеге и в кровь разбили тех, кого президент так любит величать “россиянами”. Для якобы укрепления демократии вместо выборов Ельцин колет общество на красных и прочих цветных и вызывает всплеск коммунистических настроений, зачем-то запретив в аккурат к ноябрьским праздникам ничего уже не решающую КПСС, а глав исполнительной власти назначает по субъективной “объективке” своих местных представителей.

В Новосибирске место представителя президента не без протекции Мананникова выхлопотал для себя депутат РФ Анатолий Манохин. Активный “деморосс” в начале депутатской карьеры, заполучив должность, стал, как полагается, важным и немедленно почистил перышки, заявив, что, как президент есть всенародный, он теперь тоже представитель всенародного, а никакой не “ДемРоссии”. Это превращение было первым ударом по организации. Когда стало известно, что Манохин отправил Махарадзе, тот тогда занимался назначениями, телеграмму с рекомендацией В.Мухи на пост главы Новосибирской областной администрации, я позвонила в Москву Мананникову:

- А.П.! Манохин рекомендует Муху.

- Этого не может быть. У нас был разговор, он не собирался этого делать!

И тем не менее, это было так: у меня в руках был текст телеграммы за подписью Манохина. Почему он, прошедший в депутаты на волне антикоммунизма, спасовал перед апологетом прежней власти, тогда многим, и мне в их числе, было непонятно. Теперь, через состоявшиеся годы, могу объяснить.

Страдающий амбициозностью, Манохин не отличался государственной уверенностью в поступи, не обладал смелостью принять ответственность за конкретные действия. Его тихонько грела достигнутая, наконец, высокая должность, дающая возможность оценивать чью-то деятельность и не обязывающая к принятию трудных и ответственных решений. С чего, к примеру, начался взлет Бориса Немцова? Назначенный одновременно с нашим нижегородским представителем президента, он после августовских событий прямо сказал, прежняя власть провалит реформы, что готов взвалить на себя их бремя, т.е. стать главой области. И стал! И каким стал! Заявись тогда таким образом Манохин, мы бы поддержали его экспромт. Но он трусил сам и жадничал дать дорогу готовому взяться за дело Мананникову. Ему было выгодно повесить реформы, на того, кто, как казалось, способен был не лучшим образом их вытянуть, и оставаться на виду, и упиваться причастностью, указывая в доносительных депешах на провалы и недоделки непосредственного исполнителя. Самому взяться - страшно не смочь, допустить Мананникова - угаснуть в его тени. Вот так обыкновенно все было, а не какие-то там, как он потом объяснял, соображения целесообразности. Помню, как публично проявилось в нем это психологическое “ничто человеческое не чуждо”.

Эфир местной информационной телепередачи... Какой-то совхоз...На совхозных полях сентябрь... На меже, как в старинном фильме про секретаря райкома, новоиспеченный субъект власти Манохин. Ветер межсезонья треплет светлый чуб представителя президента, он разминает в руке то ли колосок, то ли ком земли, неважно, и делится с журналистом сентиментальными впечатлениями о том, что значит для него август 91-го.

- Мог ли я даже год назад подумать, что мой кабинет будет рядом с Мухой!

Вот и вся демократия, ради чего старался наш бывший завлаб.

Неудивительно, что с утверждением В.Мухи в качестве главы областной исполнительной власти ничто у нас не изменилось; просто власть вместе с ее держателем снова перекочевала - теперь из Совета в областную администрацию. Администрацию Муха формировал из “своих”. Это был совершенно закрытый от посторонних, организованный по принципу безусловного подчинения клан. Теперь правильность жесткого подчинительного принципа в исполнительной власти не вызывает у меня сомнений, если, конечно, он опирается на инициативу и контроль, а не на волю самодура. В то время это казалось недемократичным.

Рядом, чуть выше по Красному проспекту, была городская власть, где набирал силу и тихо подсиживал Муху тоже только что назначенный новосибирским мэром бывший второй секретарь горкома И.Индинок. И если люди Мухи, туго затянутые еще обкомовскими галстуками как в смысле свободы поступков, так и в смысле финансовой дисциплины, шагу не позволяли себе ступить, не оглянувшись на “хозяина”, другая атмосфера была в Мэрии и в городском Совете. Мелкий чиновник, склабясь, бисером рассыпался перед покрупнее, а сам в кармане держал наготове фигу и, не тратя попусту энергии на страх и моральные муки, спешно бурил богатую, рыхлую породу обретенного в мэрии Клондайка возможностей. Индинок и сам был представителем второго эшелона. Вторые - вторые и есть: не больно-то чистоплюи, они подъедали, что оставалось от власти первых, не брезгуя, дерясь между собой за объедки и наедаясь до обжорства. Кисловатый дух нечистоплотности в мерах и средствах царил в коридорах бывшего горисполкома, а по новому - в демократической Мэрии.Занималась заря приватизации - раздолье для протекционеров и мздоимцев!

Бессмертный в повторяющейся русской жизни Салтыков-Щедрин описал хлынувший после реформы 1861-го года на арену общественной жизни сброд как явление “чумазых”: Идет чумазый, идет! Идет с фальшивою мерою, с фальшивым аршином и с неутомимой алчностью, глотать, глотать, глотать... Крошечная приемная Мананникова, депутату миллионного города выделили закуток на первом этаже подальше от главных кабинетов, находилась в здании мэрии. Из нее и наблюдала я за городской в зеркале мэрской жизнью и вспоминала слова классика о ненасытных “чумазых”, глядя на демократических депутатов, кинувшихся из кандидатов марксистско-ленинской философии спаивать народ, открывая в режиме депутатского благоприятствования винно-распивочную торговлю, или, слушая посетителей, кто почем берет в городском комитете по имуществу за право аренды выгодных площадей...

Поэтому, когда в ноябре на II съезде “ДемРоссии” выступал Л.Баткин и сказал, - А я говорю, будучи демократом, “нашей” власти не бывает. Власть - это власть. Может быть власть, которая нам нравится или не нравится, но “нашей” власти не бывает, - была полностью с ним согласна.. Эта власть не только не была моей, уж точно, что она мне еще и не нравилась. Выступление Баткина было частью полемики вокруг вопроса “какой быть ДемРоссии” - народной или наивно считать себя “партией власти”. Спор был, к сожалению, не вполне откровенный. Фактически он давно начался в руководстве, а на съезде носил завуалированный характер. Окончательно все вылилось наружу и закончилось конфликтом в движении после январского пленума СП. Может быть, все вышло и по-другому, выступи “пятерка” Афанасьева со своим заявлением прямо на съезде. Голосование же совета представителей всегда заканчивалось в пользу московской группировки. А она была - безусловно за новую власть!

Смысл раскольного заявления, подписанного Ю.Афанасьевым, М.Салье, Б.Денисенко, Л.Баткиным и Ю.Буртиным сводился к констатации факта, что в “ДемРоссии” возобладала линия, состоящая в отсутствии политической линии, что поэтому новые власти, сохраняя по отношению к “ДР” некоторую ритуальную вежливость, все меньше принимают ее всерьез. Что в организации правят новоявленные аппаратчики, которые называют свою политическую бесцветность центризмом, а на самом деле просто боятся задеть могущество государственных чинов. Заявление называлось <<ДЕМРОССИЯ: БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ>> и предлагалось региональным организациям. “Раскольники” предлагали созвать внеочередной съезд и выработать на нем самостоятельную, соответствующую новой действительности позицию. Авторы заявления не учли силу той тенденции, которую сами же и открыли. Работа по созыву съезда - целиком аппаратная. А аппарат подчинен противникам чрезвычайного сбора демороссов. Попытка созвать съезд растянулась на полгода и в итоге провалилась. Неудача, на мой взгляд, некоторым образом исходила из особенностей характеров главных героев.

А.Мананников поддержал заявление Ю.Афанасьева, и новосибирская “ДемРоссия” подписала инициативный документ о внеочередном съезде. Мы были против раскола, но понимали, сервильность демократических низов растлит власть и погубит движение, и хотели обострить политическую линию. Поэтому мне довелось быть с начала и до конца участником процедуры. При том, что инициатива созыва съезда принадлежала пятерым, по-настоящему взялась за ее осуществление единственно М.Е.Салье. Она взвалила на себя все: от сбора подписей по регионам до добычи денег на проведение и уговаривания Афанасьева посещать заседания оргкомитета.

Должна отметить, Афанасьев человек, если не сказать капризный, по крайней мере, раздражительный и вспыльчивый. Он делает резкие выводы и политические прогнозы без расчета на неподготовленность явно не дотягивающей до его озарений публики, не учитывает, что для адаптации аудитории нужна пауза, раздражается на любое, пусть даже наивное возражение. Он требует мгновенного понимания, независимо от способностей, и при несогласии с его мнением все бросает и отходит в сторону. Тем более он не собирался ни решать, ни контролировать мелочные оргвопросы. А из них, собственно, и складывается успех массовых организаций. Марина Салье была в той ситуации и адаптером логики Афанасьева, и массовиком-затейником в нудной работе оргкомитета. Я видела, сколько энергии она затратила, спасая “ДемРоссию”. Но одной за пятерых? Остальные заявители вообще исчезли. Что заявить! Главное - исполнить или, по крайней мере, вдохновить добровольцев исполнителей. Профессиональные демроссийские “орговики” стеной стояли против нас.  

Сначала была попытка принять решение о чрезвычайном съезде на пленуме. По инициативе питерцев его решили провести в С-Петербурге. Предполагалось, что там будет меньше возможностей для аппаратных манипуляций и при поддержке региональных представителей удастся получить большинство голосов за созыв съезда. Это был март 92-го года. Кворум на пленуме был.

Есть маленькая особенность всех голосующих собраний. Понятно, в президиуме сидят самые авторитетные лица. Кроме того, что определяют всю церемонию, они являются как бы флажком, ориентиром для многих, как нужно голосовать. Этим вовсю пользуются манипулятивные политики, чтобы добиться желаемых результатов. Я жалею, что тогда Афанасьев на один день не стал манипулятором. Вместо того, чтобы, как и положено сопредседателю движения, водрузиться на сцене, он сел на ближнем правом краю. При всей аргументированности его выступления голосование зависело скорее от психологического давления президиума, в котором Афанасьева, увы, не было. Он сам принизил свой авторитет до второго ряда.

Но в президиуме была Г.Старовойтова. И ее мнение могло бы стать определяющим... Однако здесь я тоже заметила характерный штрих. Когда настала минута и вопрос, фактически сводившийся к “Быть или не быть Афанасьеву и Ко в ДемРоссии?”, был поставлен на голосование, ей зачем-то срочно понадобилось выйти. Мы так и не узнали, за народную она тогда была организацию или за свое членство в “партии власти”. В то время, правда, она еще состояла в штате президентских советников, и может быть, мы ставили ее в неловкое положение? Хотя вопрос-то ставился не прямо, а всего лишь о съезде. Не зачлась ей эта политическая аккуратность, когда она перестала быть нужной в Кремле, а движение в итоге потеряло Афанасьева - самого яркого своего лидера. Таким образом, для тех, кто не знал сам, как голосовать, единственной моделью были одинаково указующие из президиума Пономарев+Якунин. Это и решило вопрос: инициативу отклонили.  

После того, как ничего не получилось в Питере, мы не оставили попытку видоизменить “ДемРоссию”. В апреле провели конференцию региональных организаций, высказавшихся за созыв съезда, назначили съезд на июль и создали оргкомитет. И все же кворум на съезде собрать не получилось. Афанасьев закапризничал, казалось, что ему уже не интересно. Салье заболела. Энергия ушла в песок. Превратили все в невыразительную конференцию, зачав на ней новую организацию со сложным устройством под названием Российский Учредительный Союз (РУС). Родить эту организацию так и не пришлось. А “ДемРоссия” осталась после всех передряг мало того, что сильно обескровленной, несмотря на экивоки про условность поддержки, окончательно сделалась прислужницей Ельцина.

К началу 92-го года стало ясно, что надежды августа - вода в решете, что свободу мы отстояли, отнюдь не для себя, а все для тех же прежних, которые рассовав совесть с партбилетами по дальним карманам, ближние освободили под продукты грядущей приватизации. Несколько новосибирских газет в январе опубликовали статью А.Мананникова <<КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЕ РЕФОРМЫ В ПАРТИЙНО-НОМЕНКЛАТУРНОМ ИСПОЛНЕНИИ>>. Народный депутат подводил горькие итоги: Прошедший год новосибирские демократы проиграли более опытной партократии по всем направлениям... Партия распущена, но бывшая партийная бюрократия от этого только выиграла, освободившись от идеологических ограничений. Даже лозунг <<Имущество КПСС - народу>> реализован специфически: те же люди, что пользовались этим имуществом как чиновники партийные, теперь пользуются им как чиновники государственные. В Новосибирске в этом смысле ситуация уникальная. Такого сохранения позиций на ключевых государственных постах старая номенклатура не добилась ни в одном другом российском регионе, хотя по степени демократических ожиданий Новосибирская область, несомненно, лидировала в Западной Сибири....Можно было предполагать, что после провала путча все новосибирские номенклатурщики должны оставить свои посты, уступив место представителям демократических движений...Кадровых перемен не произошло... просто потому, что все руководители, как и при господстве КПСС, назначены из Москвы. Добиваться прямых губернаторских выборов - с той поры стало политической доктриной новосибирской “ДемРоссии”.

Практически, бросив вызов Москве, областной Совет депутатов мог их назначить. Но у “ДемРоссии” в нем было всего два надежных голоса - О.Воров и А.Мазур. Была еще, правда, фракция человек двадцати с забавным названием “Демократическая ориентация”. В нее кто только не входил: и вышедшие из недалекого прошлого коммунисты, и ельцинисты, и примкнувшие в скором будущем к Жириновскому патологические антисемиты. И уж точно, был там лимит засланцев КГБ, двоих, по крайней мере, я угадала вскоре и с большой степенью вероятности. Мананников, долго призывавший этот дикорастущий цветник под смешной вывеской стать организованной радикальной силой, тщетно махнув в конце концов рукой, назвал его “демократическим бантиком” безо всякой полезности на красном платье Новосибирского облсовета.

Втянуть депутатский корпус в авантюру с выборами было невозможно вовсе не потому, что депутаты не способны были на крутые антипрезидентские решения. Полгода спустя они решились на смешной и беспрецедентный тогда в российской политике по экстремизму поступок: проголосовали на областной сессии вообще за отмену вместе с Ельциным поста президента. Прямые выборы были крайне невыгодны тогда прежде всего В.Мухе, который полностью облсовет контролировал и был в то время “непроходным кандидатом”. Поэтому к регулярным призывам выступить против недемократичного ельцинского моратория депутаты оставались просто глухи. Но мы упорно держали вопрос в тонусе.

Не было ни одного депутатского выступления Мананникова в прессе, по радио и ТВ, в котором бы не затрагивалась эта тема, не звучало бы предупреждение о наступлении авторитаризма. Постоянно поднимал он этот вопрос и среди своих коллег по парламентской фракции “радикальные демократы”. Но те так ревностно отстаивали авторитарные полномочия демократического президента теперь уже не перед Горбачевым, а перед Съездом, что им было не до демократии в прямом ее понимании. Лучше всех Мананникова слышали простые люди, и после каждого его выступления надрывались телефоны, сыпались письма и просто приходили пожать руку.

К тому времени у меня уже был регулярный выход на радио. Редактор популярной областной радиопередачи “Микрофорум” Амир Нагуманов предложил по понедельникам делать короткие политические обозрения.   Умение складывать слова в более или менее приличные тексты совсем не значит, что то же самое получится в эфире. Но я об этом не подозревала и согласилась, очертя голову, как когда-то на велосипедный круиз по побережью. При первой же звукозаписи обнаружилось, что дыхания не хватает и начинает что-то булькать внутри, что фразы длинноватые, а речь, наоборот, как пулеметная очередь... В общем, все не так-то просто. Но опять же - слово сказано, взявшись за гуж!

Первое время думала, не выдержу. Спасибо Амиру, он был терпеливым режиссером:

- О.В., бульканье и причмокиванье - это уберем технически, а вы уберите из голоса стервизм!

- В смысле? - хоть и некогда, обижаюсь.

- Вы начинаете нормально, потом повышаете и к концу фразы резко взвизгиваете. Получается образ стервочки. Попробуйте ровно.

Я безоговорочно учитывала такие замечания, пригодились и впоследствии, когда вела авторскую телепередачу. Не соглашалась только с редактурой. Нагуманов считал мои гротески излишне эпатированными, но должна сказать, хоть своими выпадами против областных чинов сильно подставляла его, он меня почти не ограничивал, иногда только показывал, в каком месте нарываюсь на судебный иск о моральном ущербе. Я сразу исправляла текст, оставляя смысл, но разбавляя долей адресной неконкретности. С ним хорошо было работать: не просто давал эфир, а хотел, чтобы получалось красиво.

Особая роль, конечно, Мананникова. Он щедро делился опытом профессионального политического журналиста, опытом работы на радио “Свобода”. Часто подсказывал сюжеты и факты, требуя максимальной на грани фола обостренности подачи: считал, что только так можно заставить слушать про надоевшую всем политику. Приходилось искать неизбитые слова и образы.

Доставалось от меня понемногу всем, но были основные точки обстрела. На верхнем уровне - в равной мере Хасбулатов со своим Съездом и Ельцин с окружением в зависимости от поворота событий. Самые ядовитые уколы в депутатский адрес не вызывали в демократической среде отрицания, это приветствовалось, это было ожидаемо от меня: в эфире я представлялась как пресс-секретарь “ДемРоссии”. Но хотелось, чтобы избиратели не засыпали под убаюкивающие завывания, что победа демократии отождествима с единоличной победой Ельцина и теперь для полного счастья осталось только провести экономические реформы.

К концу первого месяца стало ясно, что быстро осуществить преобразование экономики не удастся и, самое главное и обидное, терпеть не всем будет одинаково мучительно. И уже через две недели после либерализации цен начались по России массовые митинги протеста. А еще раньше, на всего лишь на одиннадцатый день Хасбулатов заявил делегации итальянских сенаторов: Уже можно предложить президенту сменить практически недееспособное правительство. А еще раньше, в декабре в поездке по Алтаю с сомнениями по поводу предстоящих экономических новшеств высказался   герой Белого дома № 2 Александр Руцкой. Стремительно формировалась оппозиция.

У меня сомнений не было. Не раз видела гайдаровскую компанию живьем на демроссийских съездах и пленумах. Нравилась их уверенность, компетентность и желание работать, а не царствовать. Но видела и тех, кто в областях назначены были исполнять московские задумки. Вполне может быть, это вовсе не плохие люди, но то что они взялись за дело через “не знаю” и “не хочу” - это точно. И результат был предрешен как раз неправильной, недемократической политикой Ельцина.

Поэтому, чтобы оставаться в выступлениях последовательной, казалось достаточным поддерживать правительство и не замирать от счастья, произнося имя президента. Более того, в своих обзорах, не переставала упрекать его в свертывании демократического процесса. Это вызывало раздражение у демократов типа “ельциноид”, мне пытались навязывать принципы партийной дисциплины, но, как я уже говорила, чем хороша была для меня “ДемРоссия”, так это свободой идеологического пространства.

- Вы против Ельцина, значит - против реформ!!! - кричали мне запальчиво.

- Помилуйте, я - как раз за! Это он - против, вы посмотрите, кому их поручил.

- Тогда вы за Хасбулатова с Руцким! - в обществе начинала преобладать черно-белая логика.

А я продолжала быть чужой среди своих, “за правду” увертываясь от ударов с обеих политических сторон. Зато как радостно было услышать в беспартийном трамвае свою исковерканную фамилию:

- Сегодня по радио Лисновская правильно говорила...

Из местных главным объектом домогательств был Виталий Петрович Муха. В качестве цели он был определен своим прошлым и настоящим в системе действующей власти, а не личной моей неприязнью. Пунктуально из передачи в передачу долбила его фамилию, иронически критикуя каждый видимый миру должностной шаг. Было сложно, так как личность он не особо публичная - не стремился лишний раз в объектив, да и деятельность на посту главы области по старой обкомовской привычке гласностью не баловал. Приходилось буквально между строк выуживать информацию, благо - был опыт застойных лет, и всякими косвенными способами проверять ее на достоверность. Это было сложно еще и психологически. Ни в прессе, ни на новосибирском радио и ТВ никто себе ничего подобного не позволял. Уже было принято газетными строками храбро щекотать президента и кусать правительство - из Кремля мелкий шрифт не видно, наотмашь избивать разных депутатов, но чтобы мэра или губернатора - боже упаси! В прямом эфире им до сих пор попадало только от беспощадного Мананникова. Но Мананников - это Мананников! А тут слабый женский голос прорезался! Каждый раз, когда выходила в эфир со своими язвительными комментариями, у меня дрожало все внутри. Вовсе не боялась каких-нибудь для себя последствий, просто в жизни я больше защитник, чем обидчик, и было нелегко бросать в двухмиллионную аудиторию обидные в общем-то для конкретного человека слова. Потом привыкла, отгородилась от жалости пониманием того, что это полезно и необходимо тем, кто взялся вершить власть, ибо в своих деяниях они бывают куда более безжалостными. Вызвались стоять на семи ветрах - так не болейте от сквозняка! Но поначалу стеснялась.

Однажды сразу после передачи с очередной порцией издевательской критики улетали мы с Мананниковым в Москву. Приехали в аэропорт, выходим из машины. Гляжу - а на пороге депутатского зала ...

- Ой! Я боюсь, там Муха, - спряталась я за спину А.П.

- Боитесь!? А вы что, когда ввязывались в политику, думали, в лото садитесь играть? - остудил мой дамский трепет А.П. - Нет, уж! Пусть они вас боятся.

И отодвинулся, жестоко обнажив меня взору стоящей на крыльце большой такой недружественной мужской компании. Как в воду бросил: плыви, мол. Пришлось срочно брать себя в руки и навсегда избавляться от мучительного комплекса вины. Прошла мимо спокойно и с достоинством.    

- Ну, как? - спросил А.П., когда в ожидании посадки в самолет мы присели на диван.

- Нормально, больше не боюсь.

Честно говоря, мы не слишком верили президенту, что через год мораторий будет снят и выборы состоятся. Но не позволяли расслабляться избирателям, готовя их к этому событию через СМИ, и готовились сами. Кандидат в губернаторы, понятно, был. Тридцатишестилетний Мананников был готов к этому морально, интеллектуально, и политически. Экономист-рыночник по университетскому диплому, не трусивший в жизни, не предававший и не продававшийся за деньги или должность, он располагал инициативой, знаниями и доверием населения - всеми необходимыми качествами для успеха. Оставалось создать соответственное окружение. И в декабре 91-го новосибирская “ДемРоссии” объявила о формировании “теневого кабинета”.

Состав был определен количеством в 25 человек. Были сложности в персональном подборе. Прямо скажу, очередь в “кабинет” была главным образом из “сумасшедших”. Буквально валили толпой, несли фолианты пожелтевших рукописей: фантастические проекты, немыслимые экономические программы, манифесты и меморандумы. Приходил и вставал посреди двора в позу монумента даже “наследник Ленина”: несчастный больной человек в белом овчинном тулупе, ботинках на босу ногу и в черных очках. Нормальные же люди, как и следовало ожидать, относились к нестандартному варианту деятельности, мягко говоря, с опаской: хоть мы и обещали не публиковать поименный список, на всякий случай ради собственного здоровья боялись заказаться противниками действующей власти. Стереотип мышления оставался прежним, раба из себя даже “по капле” выдавливать не очень хотелось: уютно было позвякивать кандалами, размышляя в кресле перед телевизором о судьбе реформ в России.

И все же народ подобрался: группа депутатов горсовета, один областной, один журналист, босс независимого профсоюза, врач, юрист и прочих направлений специалисты. Мы собирались делать регулярные аналитические отчеты о работе действующих областной и городской администраций с позиций как бы альтернативной власти, но планы погибли в информационном вакууме. Несколько записок удалось составить по городским материалам, благодаря городским депутатам. Но область была во мраке полной закрытости. Что-то там варилось, шипело внутри котла, наружу едва струился тонкий парок - по одному запаху не поймешь, чего там сколько. Газеты публиковали лишь афишные сведения о гастролях исполнителей: выехал в Германию, вернулся из ... Иногда - об экономических трудностях и декларации о намерениях. И все! Что было анализировать?

Похоронив затею с демонстрацией альтернативы, Мананников принял решение о переходе “кабинета” в режим обучения. Он придавал большое значение современным методикам, поскольку сам был квалифицированным управленцем, имея за плечами аспирантуру Московского института управления. И считал, что вся администрация должна быть профессионально готова именно управлять, а не затыкать телом дыры в рваном хозяйстве области. Учителей в академическом Новосибирске найти - не проблема, проблема уговорить выступить в роли учителей оппозиции и найти деньги, чтобы заплатить за работу, помещение и т.д. На все это ушло около двух месяцев. И вот, деньги найдены, программа составлена - вперед!

Учились примерно полгода. К занятиям широкого общественного внимания не привлекали, так как трудились достаточно напряженно - после основной работы и по выходным дням, журналисты бы только отвлекали. Да и не всем хотелось светиться, особенно - преподавателям. И правильно не хотелось: кое-кому потом эта “школа” отозвалась эхом. Поэтому, как снег на голову, для нас было, когда в одно из воскресений в аудиторию, где шли занятия, вдруг ввалилась съемочная группа новосибирского телевидения во главе с тележурналистом Андреем Лаврушенко.

Он был известен тем, что появлялся часто неожиданно и вел себя в какой-то мере провокационно. Никто, например, не ждал его на экране, когда последним вечером еще перед российскими выборами 90-го года, тогда избирателям предстояло решить Лантух или Мананников, он вдруг вбил гвоздь в программу, интервьюируя бывшего шпиона КГБ, внедренного в ряды сотрудников радиостанции “Свобода”. У шпиона алкогольно тряслись руки, и он сбивчиво рассказывал, какие пакости для советского народа производит “Свобода” и какие гады ее обслуживают. А Андрей задавал ему невинные вопросы, из ответов на которые выходило, какой есть самый главный гад, работающий на врага, Алексей Мананников. Шпиона для этих разоблачений специально привезли из Москвы, а на нашем телевидении нашелся только один любитель составить ему компанию. Над Лаврушенко словно бы светила звезда КГБ. И не давала покоя. В одном из своих выступлений на радио я однажды задела тему внедрения агентов в демократическое движение. И сопоставила некоторые факты и события на примере новосибирской организации. У меня действительно были сведения и личные на основе наблюдений выводы, позволяющие делать даже персональные предположения. Одним словом, проявила в той передаче некоторую догадливость и осведомленность. Уже через час, а передача была в семь утра, меня разыскал телефонный звонок:

- О.В.! Лаврушенко беспокоит. Вы сегодня говорили об агентах. Не можете рассказать поподробнее? Вы знаете, кто они, фамилии ...?

- И фамилии, Андрюша, знаю, и клички... Но не скажу, больше, чем сказала. Я скажу, а вас всех завтра уволят... Мне вас жалко. Нельзя рассекречивать агентуру, вы люди государственные, - отшутилась.

И подумала, надо же, встал сегодня как рано! А может быть и не вставал? Не сам слышал - рассказали. Разбудил шеф. И велел разыскать и расспросить: в самом ли деле знает или так, языком трекает.

Поэтому, когда тень нашего “кабинета” осветил именно лаврушенкин юпитер, вновь подумала о “шефе”. Ну, а что Лаврушенко - служба есть служба! Это тебе не вольная гражданская жизнь! Прикажут - подслушаем, закажут - подглядим, а подскажут - так дадим и соответствующее толкование.

Когда мораторий на выборы был продлен до неопределенного времени, дальнейшее существование потеряло смысл. И мы приостановили деятельность, а вскоре в силу разных обстоятельств и вовсе распались. Но сама идея “теневых кабинетов” была исключительной. Вот чем следовало заниматься “ДемРоссии”, вместо того, чтобы втираться в доверие номенклатуры. На январском в 92-году пленуме я распространила информационный листок о нашей политической доктрине и оппозиционной деятельности. Но где там - ухватиться за разумное! Все бредили реформами. Хотя наизусть знали еще перестроечный анекдот про тайгу: сверху шумит, а внутри - тииихо! Ни одна кадровая рекомендация “ДемРоссии” за пределами Москвы не была учтена, а провалы исполнительной власти, между тем, прямиком сваливались на демократов.

На этом рубеже и начали демократы терять популярность. От хорошей что ли жизни стали краснеть флагами площади сначала Москвы, а потом все дальше и дальше? Первые серьезные неприятности начались 23-го февраля, когда московская Мэрия не пустила красных ходоков на Манежную площадь. Конечно, это был не тот демонстрант, вежливый и интеллигентный образца 90-года, зачитывающийся Платоновым и цитирующий Мандельштама. Это сегодня оппозиция уже приобрела цивильные очертания и, кроме объявлений, тоже что-то читает и даже пишет. А той первой зимой - старухи со Сталиным в скрюченных пальцах, деды, грудь в орденах, да безобразные перекошенные рожи “Шариковых”. Литературная фантазия плакатов являла собой пищу для размышлений психоаналитиков: Демократические проститутки, гуляйте по улицам Тель-Авива! Сочный народный юмор появится позднее, когда в оппозицию вольются люди с полноценной психикой, еще недавние авторы искрометных проельцинских лозунгов.

Как же произошло, что те, кто еще два года назад поддерживали нас, перешли черту? Да потому, что не оправдались ожидания. Потому что выпущенные в 85-м на просторы вольнодумства люди не собирались больше ни ради какой идеологемы - пусть даже “рыночная экономика” - терпеть унижения голодной нищеты. Это было то, за что, собственно, боролись - свобода. В погоне за химерой реформ демократы, как когда-то коммунисты, бросили народ под колеса своей мечты. И теперь, кто не хотел быть булыжником в мостовой дороге к очередному “светлому будущему”, как умели, выбирались из колеи: кто - мирясь и приспосабливаясь, а кто - бунтуя под милым сердцу красным флагом. А несметная еще вчера “ДемРоссия”, заступив на государеву службу, потеряла право быть народной заступницей и на глазах таяла снизу.

К весне стало видно, ничего у реформаторов не получается, во всяком случае, очень уж не укладывается в плановые рамки и сроки. С одной стороны, “живее всех живых” компартноменклатура из всех реформ признавала исключительно разгосударствление с последующим присвоением собственности, остальные - трава не расти, с другой - она же выдавала свой саботаж за неудачи правительства. И, съезжаясь в Москву в качестве депутатов, тыкала демократов носом в недовольство народа. А от Ельцина, грозя депутатской расправой - отобрать чрезвычайные полномочия, требовала возвращения на круги своя. Короче, закачалась твердь теперь уже под демократами.

Первый бой президенту готовился на шестом Съезде. Послышались выкрики “Распустить Съезд!” - такое заявление сделали в поповской ДДР. В начале 92-го я комментировала на радио эти призывы так: Парламент у нас, конечно, не бог весть какой, но все-таки - законная представительная власть. Требование роспуска - позиция антидемократическая. Тем более, что в настоящий момент есть реальная опасность становления авторитаризма. И тогда - прощай, демократия! В таких условиях даже плохонький парламент нужно беречь.

Открытие Съезда было назначено на 6-е апреля, а в канун его, пятого числа, в Москве в концертном зале “Россия” для устрашения депутатов демонстрировали волю народа. Пресса называла мероприятие Гражданским Собранием в поддержку курса реформ. Собрали граждан разного калибра: от мэров больших городов, видела там нашего Индинка, и демократических депутатов до часовых штурмовой августовской ночи. Мне довелось быть по разнарядке “ДемРоссии”. Тыщи две, может, три народу свезли в столицу, оплатили дорогу самолетом, гостиницу... Помню, занимала одноместный номер в недешевой “Украине”, других разместили тоже неплохо - с видом на Кремль в “России”.   И целый час показывали настоящего Ельцина!

- А.П.! Здравствуйте! Рада вас видеть... - обрадовалась я, увидев подходившего Мананникова.

- Мне-то, отчего радуетесь. Сейчас вашего Ельцина привезут, вот счастье будет!

- Почему мой? - обиделась я.

- Ну, всенародный! - засмеялся и показал на старушку в зеленой шелковой косынке:

- Вот, бабушка уже плачет от счастья. Сталина не пришлось посмотреть, хоть на Ельцина перед смертью помолится.

И в самом деле... Зал вдруг замолк и через мгновение взорвался овациями: на сцену поднимался Всенародный.

Ельцина видела не впервые; не вытягивала шею, рассматривая. И дыхание было спокойным, и пульс не частил. Зачем, казалось мне, этот спектакль на концертной сцене? Какая поддержка, законная же власть! Еще год не прошел, как избран. И Съезд весь из избранников. Плохие или хорошие - другой вопрос. Но ведь единственный противовес этим безумным аплодисментам! Под сводами зала стояла мертвая тишина. Президент держал речь. Осенью 96-го такой же форум, только в Минске, собирал другой нелюбитель депутатов. Возмущению российских демократов по этому случаю - не было предела!  

На шестом съезде состоялась красивая политическая игра. Блестяще сыграли, заставив себя уважать, гайдаровские “мальчики в розовых штанишках”, Ельцин получил на три месяца передышку, депутаты тоже взяли time-out. Стороны разошлись копить силы, собирать полки сторонников на “последний и решительный...”.

Той весной я рассталась с гидрометслужбой. Сдала отчет о результатах последней экспедиции на Иртыш неподалеку от Омска, и нужно было решать - готовиться к полевому сезону или всерьез заниматься “ДемРоссией”. Рваться на части больше не хотелось. В принципе, выбор уже был ясен, оставался открытым вопрос о денежном довольствии: без зарплаты жить невозможно. Спонсором моим стал августовский волонтер и муж бывшей сослуживицы Миша Дубман. Ленка Ельченко, некоторое время работавшая у нас, как-то мы даже брали ее с собой на север, теперь была замужем за предпринимателем, который понимал, почему не спал две ночи в августе. В течение полугода раз в месяц она привозила мне ведомость, где я расписывалась за работу “эксперта” и получала пособие в три тысячи рублей.

После апрельских на шестом съезде боев все громче зазвучали разговоры о новой Конституции. Как ни настаивали депутаты на своей правомочности принимать Основной закон, понятно было, дело это вовсе не их. Ельцин был не прочь Съезд и пнуть подальше. Уже началась серия знаменитых высказываний, за которые вечно отдуваются его бедные пресс-секретари: то в Саратове пообещал немцам для жительства бывшие ракетные полигоны, то брякнул что-то против МВФ, в который с таким трудом приняли и которому нижайше бьет поклоны в надежде выбить кредиты правительство, и вот теперь в поездке по северу России - Неплохо бы Съезд разогнать! И тут же - готовность провести референдум по вопросам частной собственности на землю и новой Конституции. Но у президента нет законного права заказывать всенародное волеизъявление. Закон “О референдуме...” предусматривал либо инициативу граждан, либо решение съезда, поэтому идея спускается в массы.

В начале июня на пленуме СП эту тему обсуждала “ДемРоссии”. По “земле” расхождений не было, ясно , этот трудный для России вопрос можно решать только референдумом, но не все были согласны с президентом, что всенародное обсуждение, а потом голосование на референдуме - вполне цивилизованный способ принятия Основного закона: слишком еще свежа в памяти спектакль “одобрям-с” с брежневской Конституцией в главной роли. С-Петербургская организация и новосибирцы настаивали на созыве Учредительного собрания и именно этот вопрос предлагали вынести на референдум. Нас поддержало большинство, и было принято решение объявить сбор подписей под этими двумя формулировками. Идею Учредительного собрания выдвигали многие партии и движения. Даже кое-кто из продолжателей дела исторического матроса высказывался одобрительно по поводу УС: помню в нашей областной газете статью В.Миндолина, последнего Первого новосибирского обкома. Неангажированные наблюдатели понимали, что это был бы нормальный компромисс. Но ни президент, ни депутаты к нему не стремились: обеим сторонам нужна была Конституция, выгодная для личного пользования. Чтобы дело с УС не приняло шумный характер, в “ДемРоссии” началась индивидуальная обработка любителей “ретро” с разъяснением несвоевременности постановки вопроса. И к осени особо преданные президенту люди все окончательно доразъяснили: подкинули мысль - вместо УС поставить вопрос о недоверии Съезду.

В Новосибирске собрание инициативной группы по сбору народных автографов за референдум проходило в конце июня. Процедура оформления документов была бумажной, запутанной и волокитной. Но главная сложность - собрать в разгар дачного сезона в душном зале одновременно не меньше трехсот человек. На один меньше - и все насмарку, не зачтется. К лету 92-го таких сторонников демократии, чтобы бросить недолитую грядку, схватить паспорт - и бегом записываться в “инициативную группу”, становилось все меньше и меньше. Выход был единственный - прямое телевизионное обращение Мананникова, его слово значило много. Он и призвал земляков поддержать идею референдума по трем вопросам: кроме земли и УС, третьим мы предлагали, следуя собственному решению добиваться во что бы то ни стало выборов губернаторов, вопрос об их немедленном проведении.

Собрание проходило в зале института Гражданпроект, того самого института, который в 90-м году вопреки угрозам обкома выдвинул Мананникова в депутаты. У нас сложились традиционно хорошие отношения с директором В.П.Зоновым, и все свои многолюдные сборы “ДемРоссия” проводила в его просторных, зимой очень холодных стенах. В тот вечер было жарко не только потому, что был на дворе конец июня. Народу набилось около пятисот человек. Мананников срочно улетел в столицу, и я немного трусила, как все пройдет. И в самом деле, увидев, что его нет, зал немного зароптал в разочаровании - пришли-то по его зову, в обращении А.П. умолчал, что не сможет присутствовать. Но потом успокоились и приступили к делу.

Группу создали и, как положено, зарегистрировали. По России таких было всего пять: две в Москве, одна в Питере и еще одна, если не изменяет память, в Ростове-на-Дону. Кроме нашей и питерской, все как-то “нечаянно” опустили Учредительное собрание, несмотря на постановление июньского пленума, и ограничились землей. Работу, собственно сбор подписей, начали осенью, уже в политически накаленном октябре. А до этого был период, когда страсти только разгорались.

Как это было? Вот основные, кроме парламентских прений об экономическом курсе, пути-каналы, по которым низвергалась лава. Кратер был на вершине беловежского вулкана. Во-первых - зоны войны. Грузино-осетинский и приднестровский конфликты, очаги которых возникли вслед за августовским путчем, после распада СССР на весь мир затрещали автоматными очередями и загремели взрывами боевых снарядов. Прифронтовой город - Дубоссары! Снегур называет 14-ю армию оккупационной и просит народ быть готовым откликнуться на призыв Родины.

Смена командарма - и взмывает в облака Лебедь! Пока Ельцин проводит время на “семерке” в Мюнхене, командующий 14-ой Приднестровской предъявляет президенту первый ультиматум: либо российский генералитет подчиняется правительству и не мешает ему, Лебедю, выполнять правительственное постановление, либо он, Лебедь, будет проводить в Приднестровье собственную политику. И реприза своя, лебединая: Хватит ходить с сумой по миру, как козлы за морковкой! Газеты взрываются: Как! Президент в Мюнхене - козел?! Трудно представить себе, конечно, козла за морковкой не привычно в огороде, а с сумой, как, право, и позднее - пернатых в берлоге. Но когда это произносит Лебедь - словно так и бывает, никто уже не сомневается: сила авторитета и авторитет силы!

   Война шла на пограничных территориях. И хоть рикошетом отдавалась, в России все-таки еще не воевали. Готовились...

Чечня - уже Россия. Фактически она победила и отделилась еще в ноябре 91-го. Но все почему-то делали вид, что ничего не произошло. Что не мстят там русским за вековое угнетение, что выстрелы случайные и обстановка контролируется... То ли, в самом деле правда - мылись там черные барыши российской власти, и, закрыв на все глаза, хотелось использовать момент и урвать побольше, то ли никто из российских политиков не держал в руках классиков. Возьми Ельцин тогда томик Лермонтова да спроси у штабс-капитана Максим Максимыча:

- А вы долго были в Чечне?

- Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою, у Каменного Брода, - знаете?

- Слыхал.

- Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче, слава богу, смирнее; а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уж где-нибудь косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди - либо аркан на шее, либо пуля в затылке. А молодцы!..

И, может, понял бы Батюшка, что лучше вал укрепить, чем выбегать за него и лезть через два года беспорядков в их горы туристом с равнинной логикой. Ведь что ни горец - то Казбич на своем Карагезе:

- Видал я-с иных в деле, например: весь исколот, как решето, штыками, а все махает шашкой...

Или Мцыри, для которого родина - это там, где в тучах прячутся скалы, где люди вольны, как орлы.

Буквально в первый после беловежского сговора месяц заговорщики начали слегка бодаться. Крым, Севастополь, Черноморский флот. Было ясно, Россия теряет райский полуостров навсегда.

Крым болел во мне особенной болью. Эту бездарность Ельцину не прощу никогда! Меня совершенно не беспокоят теоретические выкладки патриотов про потемкинские походы! Что мне Екатерина? Мои ощущения личные, кожей: На Графскую пристань Севастополя ступала в детстве я сама. И чувства мои к СНГ примерно те же, что у потомков кулаков к коллективизации: Ельцин, Кравчук и Шушкевич нашу семью раскулачили. И теперь живу в Сибири, не располагая возможностью лишний раз навестить мамочку и полить цветы на отцовской могиле.

Бесплодно, по ЦКовски целуясь, совещались российский с украинским президенты, деля ЧФ. Парламент сотрясали депутатские державные речи, там принимались экстравагантные решения: двадцать первого мая на закрытом заседании Верховный Совет отменил хрущевский акт 1954 года о передаче Крыма под юрисдикцию Украины. Поздно! - махать кулаками. Подарки - не отдарки. Отчетлив в памяти момент, когда этот акт был принят. Мне девять лет. На стене в нашей с сестрой комнате висела тарелка-радиорепродуктор. Помню, сидела на столе, где всегда готовила уроки, когда объявили. Соскочила и со слезами побежала к родителям:

- Зачем, чтобы Севастополь был Украиной? Мы же русские, и бабушка в Уфе!

Мама с папой этому событию придали значения гораздо меньше, чем маленькая я. Они утешали, и говорили, какая, мол, разница, страна-то одна. А я все не могла смириться и с тоской смотрела, как с полным безразличием уличные рабочие меняют вывески. Теперь не парикмахерская - а перукарня... И в магазинах продают не чулки-носки, а панчохи та шкарпетки. На жизнь это не повлияло - страна, как и говорили мне родители, действительно была одна. В некотором смысле уровень стал даже выше, чем в России: Украина была богатой и щедрой. Но полностью привыкнуть так и не смогла. Как-то пронесло мимо “мовы” - украинский язык ввели только через год, и для следующего за нами класса он уже был обязательным. С одной стороны жаль, что им не овладела, очень уж выразительный, с другой - тогда в силу детского максимализма, боюсь , я бы его возненавидела. А так - люблю. И весело размовляющих украинцев, и их рiдну мову.

Сложный это очень вопрос - национальность. Одно только точно по себе знаю: когда тебя по акту или “конституции” записывают в чужую языковую среду - это невыносимо, возникает обостренное чувство патриотизма, причем без какой-либо пропаганды. В моем по малолетству случае даже родители не принимали участия.

Другое дело - патриоты на площадях. В начале лета они осаждали “Останкино”, мечтая полностью русифицировать. Митинг превратился в шабаш чертей и ведьм: безумные глаза, неистовые жесты, бессвязная речь... Оголтелый антисемитизм. Цепь бесчинств с избиением милиционеров, и никто не наказан за разжигание национальной розни.    

Короче, к июню 92-го у Президента СССР Горбачева уже накопилось, что сказать. И хотя, уходя с поста, он обещал поддерживать Ельцина, пока будет видеть, что тот стоит на пути демократических реформ, думаю, был не слишком непоследователен, когда вскоре стал высказывать критические замечания: провалы следовали один за одним, ошибки громоздились. Реформатор тотчас рявкнул на горбачевскую критику: В целях сохранения в стране стабильности и политического курса Б.Ельцин вынужден будет принять законные и необходимые меры... Многих покоробило. Журналист Вл.Надеин писал на это в “Известиях”: М.С.Горбачеву должно быть абсолютно и безоговорочно гарантировано право высказывать любые идеи, которые он сам сочтет стоящими... Свобода слова - единственное реальное достижение последних лет. А без нее - зачем нам реформы? Лучше уж обратно в коммунизм: там всегда давали, что выпить, и порою, выбрасывали, чем закусить. Заявление Ельцина недолго оставалось предупреждением.

В Конституционном суде шел процесс “по делу КПСС”. В нашей стране он не мог стать нюрнбергским. Фактически, чтобы признать конституционным президентский Указ о запрете КПСС, партию следовало объявить преступной. Но кто на это решится? И судьи, и подсудимые - все родом оттуда. Кто ж осудит материнское лоно? И в этом политическом фарсе Горбачеву было предложено выступить свидетелем. Ничего, кроме желания публично унизить, растереть в пыль, вычеркнуть из святых и записать в историю злодеем, в этом не было. Злорадная холопская грязь рекой полилась на поверженного хозяина, когда бывший генсек отказался выступать в жалкой роли. Что тут началось! Трус! Не гражданин!.. Господи, думалось, да вы и гражданами себя впервые только при нем осознали.

Горбачеву отказывают в заграничной визе. Чтобы выпустили проводить в последний путь умершего В.Брандта, за него просит у Ельцина целый хор президентов и премьеров дальнего зарубежья. Опять вляпались! Дело пахло мировым неодобрением. Вляпаться - так уж хоть додавить! - по-видимому решил Ельцин и замысловатым указом лишил Фонд Горбачева крыши. Из помещения Президента СССР изгонял ОМОН. Горбачев - невыездной, а его Фонд - бездомный, - констатировала факт неблагодарная пресса, без видимых попыток защитить провозвестника гласности. И интеллигенция позорно не вступилась, она в тот момент готовилась к Конгрессу, поддерживать шатающийся авторитет Ельцина.

А в основной массе, кому не по статусу было жить на две страны, интеллигенция бежала из России. Пустел новосибирский Академгородок. Уезжали наши физики. Еще в январе подался в Бразилию Сурдутович. Не удалось попрощаться, в день отъезда он оставил записку: О.В.! Посылаю Вам часть целевого взноса. Нужно немедленно провести орг. встречу сторонников реформ. Будьте сегодня веселы и спокойны на TV! Он писал так, как будто завтра вернется и проверит, все ли сделано. Еще просил беречь, не загружать сильно Гайнера, считал, что как физик он важнее. Одним умом стало меньше. Весной в Австралию уехал Олег Воров. А в августе покинул нас и Гайнер: отправился к Сурдутовичу в Бразилию. Все обещали вернуться...

Гайнера я знала лучше. В быту он был немножко забавный и смешной, что мне всегда страшно нравилось в людях, но ума резкого и охлажденного. Я до коликов смеялась, когда он, например, говорил:

- Моя жена - с Кубани. Она у меня казак.

Обычно Гайнер терроризировал меня замечаниями об ошибках, что, мол, так, как вы - это непрофессионально, объяснял “как было надо”. Замечания, на самом деле, были по делу, но обильностью утомляли. Однажды после какой-то большой московской тусовки и моего выступления спустились в метро, и он с горячностью опять стал убеждать, что все не так... Я и сама была расстроена, болела голова, поезда проходили мимо... И сорвалась:

- С чего вы вообще взяли, что я хочу быть профессионалом в политике? Я любитель! Что хочу, то говорю. Отстаньте, наконец!

- О.В.! Ради бога, успокойтесь. Я думал, это вам полезно...

Я уже успокоилась, и было неловко за срыв, а он молчал... И вдруг засмеялся:

- Может, и правда, не нужно вас учить? Я наблюдаю за вами - вы всегда все делаете неправильно, обязательно или хочется вас поправить, или нужно срочно защищать. А в итоге все получается, и вы странным способом выгребаете на поверхность.  

В Бразилию с “казаком” и младшим сыном он ехал через Москву. В Москве и простились. Вышли из Белого дома, прошли до метро по Новому Арбату. На прощанье пошутил:

- О.В., “ДемРоссию” мы с Сурдутовичем оставляем на вас.

- Ладно, принимается, - говорю, - а вам поручаю создать бразильскую “первичку”.

Это было в день первой годовщины переворота - на месте гибели защитников БД лежали цветы. Они до сих пор там, на чужбине, наши новосибирские физики-демократы. Говорят, скучают... Мананников виделся с ними, когда в мае 94-го в большом латиноамериканском турне сенаторов приезжал в Сан-Паулу.

- Устроили мне форменный допрос. Целый час без передышки спрашивали, требуя детальнейших ответов, - рассказывал А.П.

- Что ж не возвращаются, коль так интересно?

- Вроде, собираются...

На самом деле на этот вопрос нет ответа. Едва ли они вернутся. Физикам в России еще долго не будет места.

Тем же летом были колебания в выборе и у Мананникова.

- Мне предлагают возглавить Антимонопольный комитет при правительстве, - сказал однажды.

- Замечательно, это же министерская должность, - обрадовалась я за него.

- О.В., вы не поняли... Это значит, я должен сложить депутатские полномочия.

У меня перехватило в горле:

- Понятно! Кто в Бразилию - кто в Москву. А.П.! На черта тогда все это было нужно? Вы же бросаете нас!

- А я разве сказал, что согласился?

Больше к разговору не возвращались, он от предложения отказался и вскоре стал председателем подкомитета по антимонопольному законодательству при ВС. Это устраивало избирателей, хотя понятно, что личный жизненный успех Мананникова был бы куда весомее, прими он должность. Пост министра вводил туда, где не нужно каждый раз проходить через чистилище избирательских симпатий, где ценится ум и образованность, качества, которые зачастую раздражают электорат. Но выбор свой он сделал фактически еще в 1990 году, когда, избравшись депутатом, оставил карьеру преуспевающего западного журналиста, дающую в избытке и интересную работу, и сытный хлеб. Не все, однако, крутым тропам предпочитают дороги, ведущие к тихому житейскому счастью.

Кончалось летнее затишье - каникулы. Коммунальные службы готовились к отопительному сезону, наблюдатели - к осеннему обострению в поединке президента с парламентом, люди заготавливали провиант. Зимы боялись.